То была княгинина прислужница. Многие годы встречал ее, не видя... Всегда она поблизости мелькала. Не главной нянюшкой, не самой искусной медоваркой или пряхой, а на подмоге. Жила неприметно, как травинка. Что ж ныне не по чину приставлена?
— Рука у меня легкая, батюшко мой. Да и притомились все. Ночь глухая. А мне ништо. Я ведь тебя, сокол, совсем молоденьким помню. В первый день, как приехал в Витебск град, княжна послала под крыльцом схорониться, высмотреть суженого. А что из-под доски-то кленовой увидишь? Слышала только, как каблучки твои звончатые по ступеням отбивают так-то бодро, так-то нетерпеливо... С вечера пир в гриднице шел; нам, девкам, ходу туда нет. Княжна в терему вся истомилась. Поутру, на самой зорюшке взбудила меня: беги, говорит, вокруг. Может, выйдет князь-то. Я и лаптей не обула, как была простоволосая, в посконном своем желтом сарафане...
Между ребрами у Александра Ярославича что-то сладко и горестно повернулось.
— Говори, говори, — прошептал. — Куда пошла?
— А вниз по косогору, к Витьбе-реке. Смотрю, молодец чей-то бродит. Дай, думаю, спущусь. Может, из приезжих кто? Про князя — про тебя, значит, — расспрошу. Темно еще было у реки... чай, сам помнишь? На горе заря играла. А под горой ветер так-то свистит, подол мне завивает. И коса по ветру летит...
— Как звать тебя? — внезапно прервал князь. Хотел вскричать, голосу не хватило.
— Малашей. Ну а нынче уже и бабой Меланьей кликают.
— Так это ты по косогору бежала? Ты руками всплеснула да еще вскрикнула, будто со смехом? Ты, Малаша?
— Ай помнишь? Молода была, ветрена. Глянулся ты мне, князюшко, повинюсь на старости лет. Потому и Витебск с легкой душой покинула. Не серчаешь?
— Родимая... всю-то жизнь рядом была...
Князь зажмурился, слезы ослепили его. Сказал сквозь дрожание подбородка:
— Ты не уходи, Малаша, будь со мной. Теперь уже до конца будь. Около тебя нет зла...
Возвращение Онфима
В ранних заморозках тело великого князя Александра, принявшего перед смертью схиму под именем инока Алексея, закостенело. На ночевку гроб не вносили в избу, и Онфим, один изо всех поезжан, так все девять дней пути от Городца до Владимира и не заходил в тепло, не ел за столом, не спал на полатях. Иззябнув душой более, чем телом, он неотлучно находился при гробе, редко задремывая в ногах, на соломе.
Иногда остро косил снегопад. Кони вздергивали морды, их било по глазам. Если же взблескивало короткое солнце, одаряя внезапным теплом, Онфим озирался вокруг с изумлением, словно просыпаясь. Видел длинный обоз, петляющий по ненаезженному пути, срединную повозку, покрытую пурпурной попоной. В толпе в горестном равенстве мешались цвета: пунцовые шубы знатных и серые, зеленые, черные зипуны простонародья. Увечный боярин, после битв доживающий свой век на покое, воздел длинные рукава:
— Горе тебе, бедный человек! Как не падут у тебя зеницы вместе со слезами! С ним в гроб лег, если бы можно было...
Наконец красные сани с подвязанными бубенцами приблизились к Владимиру. Бесконечно медленно вползали в гору по извилистой дороге между двумя буграми. Вытянувшись вдоль колеи, стояли плачущие люди.
— Закатилось солнце Руси! — возгласил митрополит.
— Погибаем! — отозвались владимирцы.
Отстояв последний заупокойный молебен, Онфим оседлал старого Нецветая и с полнейшим равнодушием, затянувшись не щегольским поясом, а широким сыромятным ремнем, пустился в неблизкий путь. К Витебску.
Подошли святки. По дороге еще не в каждой деревне слыхали про смерть великого князя. Варили брагу. Хозяйки пекли для детворы пряничных петухов и барашков. Кто побогаче, месил тесто из пшеничной муки; у голытьбы творили ржаное без меду и солода, но коврижки лепили той же «звериной» формы, что шла из тьмы славянского язычества...
Прежде чем поворотить на отцов двор, Онфим понудил коня взобраться в гору. Нигде нет далей столь необъятных, чем с высоты Замковой горы в Витебске! Летом вольный влажный ветер, напившись запахом поймы, сушит губы о сосновые боры, что мерцают до самого окоема. Нет краше и снегового наряда, когда на крутом берегу, соперничая с солнцем, играют купола. Бог с тобою, град отчич и дедич. Прими скитальца.
Ижорянка с подросшим Найденом сама отвалила воротный засов. Онфим смутно глянул на ладного сынка, уже почти юношу, широкоплечего, с жесткими волосами — будто конский хвост подстригли под горшок, — лишь глаза не менялись, облачно голубели на скуластом лице. По его походке, по спокойным движениям видно было, что он нынче главное мужское подспорье при одряхлевших деде с бабкой, при мачехе-Ижорянке, чудскую речь, которой он освоил легко и быстро, а она в русской спотыкалась. Все это Онфим заметил сразу и бледно порадовался за сына, за жену, за лад и мир в своем доме.
Найден отвел Онфима в жарко истопленную баню, поддал жару, похлестал веником. Разговаривали они мало. Парень не лез с вопросами, дичась отца, а у Онфима стоял ком в груди, словно смерзлись давние слезы и давили, не отпускали.
Напуганная его угрюмой скрытностью, Ижорянка бессловесно застелила столешницу праздничной скатертью, расставила яства, с поклоном пригласила из боковушки свекра со свекровью. Когда все сели — ребята на углу; седобородый, раздавшийся вширь Грикша по правую руку от Олексы Петриловича; рядом с ним Олёница, искоса бросавшая обиженные взгляды на Найдена, которого вынянчила, а теперь на тебе, он ходит в сыновьях у пришлой бабы, зовет ее маманей и хорошо с ней ладит, — в общем, когда все уселись и вокруг Онфима сдвинулся родной маленький мирок, он ощутил, что ледяной ком в его сердце начал помаленьку таять.
Ижорянка, снедаемая тревогой, решилась нарушить чинное застолье. Спросила: засыпать ли Нецветаю овса, готовя к обратной дороге? Будто ждала, что вот сейчас муж встанет и ускочит от нее в снег и темноту, как бывало раньше. Отец с матерью, брат с невесткой, подросшие дети — все придержали дыханье, глядя на Онфима.
А в нем все быстрее таял комок, превращаясь в теплоту.
— Вели Ретешке сбрую в чулан прибрать. А седло, обтянутое синим бархатом, взятое мною в Ливонии из-под рыцаря, тебе, сынок, дарю. Дома я остаюсь. Помер князь Александр Ярославич.
Улыбки за столом сами собою погасли. Олекса Петрилович первым перекрестился. Оборотясь к своему бывалому сыну, которого ах как давно отпустил в подмогу усопшему князю, сокрушенно спросил:
— А Русь?
— Русь будет жить, — сказал тот, зная, что Невский был бы доволен таким ответом.
МОСКВА
«МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»
1978
АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ
Выпуск 61
ЛИДИЯ ОБУХОВА
НАБАТНОЕ УТРО
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
63.3(2)43
О-26
Обухова Л. А.
Набатное утро. Александр Невский. Историческая повесть. Для сред. шк. возраста. — М. Молодая гвардия, 1978. — 174 с., с ил. — (Пионер — значит первый).
В пер.: 35 к. 100 000 экз.
© Издательство «Молодая гвардия», 1978г.
Для среднего школьного возраста
ИБ № 1011
Лидия Алексеевна Обухова
НАБАТНОЕ УТРО
Редактор Людмила Лузянина
Художник Александр Антонов
Художественный редактор Анна Романова
Технический редактор Тамара Шельдова
Корректоры: Виолетта Назарова, Тамара Пескова
Сдано в набор 11.05.78. Подписано в печать 25.11.78. А15312. Формат 70х1081/32. Бумага типографская № 1. Гарнитура «Школьная». Печать высокая. Условн. печ. л. 7,7. Учетно-изд. л. 7,2. Тираж 100 000 экз. Цена 35 коп. Т. П. 1978 г., № 74. Заказ 861.
Типография ордена Трудового Красного Знамени издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Адрес издательства и типографии: 103030, Москва, К-30, Сущевская, 21.