Зоя. Не знаю… Увидим. Еще, может, не примут, от ворот поворот…
Люба (убежденно). Нет, я не смогла бы. Духу не хватило б… Не перебирай ножонками, успеешь, может, навек расстаемся, когда еще поговорим. Я ведь тебя люблю, потому и спрашиваю. Ведь если там у вас на самом деле врать ни грамма нельзя, одну чистую правду им вынь да положь… Страшно ведь, Зойка, поневоле мандраж берет!
Зоя. Это ведь какие роли попадутся…
Люба (твердо). Что в тебе есть, то и есть, занять не у кого. Я ведь опять не про то…
Зоя (скрывая нетерпение). Ты говори, не бойся, Люба!
Люба. Это я-то боюсь?! Ты видела, чтоб я кого боялась? Еще не родился тот человек! (Помолчала.) А я знаешь про какой фильм мечтаю? И чтобы ты, ясное дело, в главной роли?
Зоя. Интересно…
Люба (прислушиваясь к самой себе). Вот чтоб как сейчас — набережная эту пустая, море серенькое, тихое, теплоход трубит где-то в тумане, не видать, чайки голодные орут, и не то, про что говорим, главное, а про что — ни слова. А там все равно скоро опять новый сезон, и все сначала, хоть и без нас уже, и что-то будет… Что-то будет… (Смутилась, махнула рукой.) Ах, оставьте! Не обращай внимания. (Спряталась за привычный свой насмешливый тон.) Тем более, действительно, очень может случиться, что отфутболят тебя за милую душу обратно, опять на набережной, у Зинкиной «Эспаньолы», встретимся, будто и не разбегались в разные стороны. Ладно. Фирма претензий не имеет. Беги. Аленка небось уже от нетерпения фужеры зубами грызет.
Зоя. Но ты придешь? Я вправду обижусь.
Люба. Куда я денусь. Только не надейся — плакать не буду.
Зоя. Учти, ждем! (Ушла было совсем с набережной, потом остановилась, кинулась бегом обратно к Любе). Я тоже тебе хотела, Любка… (Лихорадочно и торопливо.) Я не вернусь никогда! Я уже не смогу! Я уже как заразилась на всю жизнь… примут, не примут, есть талант, нету — уже все равно не смогу, обратно дороги нет. Я еще тогда, когда эти свои письма ненаписанные в микрофон без стыда, будто и не я это, а кто-то другой, посторонний, рассказывала, и камера жужжит, и все прожектора на меня нацелены, и одни чужие люди вокруг, а мне все равно не совестно, только страшно, ноги подкашиваются, — я еще тогда поняла: все! Будто все разом оборвалось. Будто я предательство какое-то совершила, неизвестно какое, самой себя уже не узнать, а все равно не совестно! Все, Любка, все! И виноватой перед вами я тоже себя не чувствую нисколечки! Так что обижайтесь, не обижайтесь, а не вернусь… (Улыбнулась через силу, махнула, подражая Любе, рукой.) Ах, оставьте!.. (Убежала с набережной.)
Пауза. Заметно стемнело.
Из своего кафе выходит Тетя Зина. Снимая на ходу халат.
Тетя Зина. Как подумаю, что и Люську рано или поздно не миновать провожать…
Люба. Это от тебя не уйдет, не забегай… (Задумчиво и просто.) А знаешь, что я тогда подумала?..
Тетя Зина (запирает кафе). Когда «тогда»?
Люба. Ну, когда из пугача стреляться приспичило… Пугач не пугач, а ведь стрельнула, решилась…
Тетя Зина (закрывая створки в борту «Эспаньолы», сочувственно). Забудь. Плюнь и разотри! Мало ли что сдуру над собой учудить иногда тянет!.. Тут главное — набраться терпения. Женщина, она ведь что? Она из одного терпения и слеплена.
Люба. Не подумала даже, думать некогда, а как ток через мозг проскочил: неужели так просто это?! Раз — и все? И ничего не останется от меня, ни следа?!
Тетя Зина (запирая перекладину на висячий замок). Забудь, сказано, не держи в голове!
Люба. И тут я решила: ах, оставьте! Не дождетесь! Еще не спето столько песен!
Тетя Зина. Я и говорю — все по-новому надо, все иначе!
Люба (тихо и очень серьезно). Пугач не пугач, а я ведь, Зина, побывала там…
Тетя Зина. Вернулась. Теперь небось всех живых живее.
Люба (неожиданно, как все, что происходит с ней). Даже еще похлеще! Я ведь к тебе, Зина, прямым ходом из загса!
Тетя Зина (ошарашена). Откуда?!
Люба (весело). Не от верблюда же!
Тетя Зина. Ох, Любка! Опять ты что-нибудь над собой сотворила!
Люба. Законный брак, любовь до гроба.
Тетя Зина. Это кто же такой сорвиголова нашелся? Неужели дядч Гриша?!