Из кухни донёсся голос: — Августик, вставай, опоздаешь в школу!
Он замер. Сердце сжалось. Этот голос… Не может быть. Не может быть…
Он вышел в коридор. Каждая деталь — как всплытие из небытия. Тот самый ковёр на стене. Те самые облупленные обои. Треснувший кафель. Словно кто-то воссоздал всё до мелочей, чтобы он понял: это не иллюзия. Это его шанс. Или наказание.
На кухне мать стояла у плиты. Та самая — в футболке с выцветшим рисунком, волосы собраны в небрежный пучок, одна прядь постоянно выскальзывает. Яичница шкворчит на сковородке. Радио на подоконнике булькает прогнозом погоды.
Он сел. Не сразу. Осторожно. Словно боялся, что всё это исчезнет от одного неверного движения.
— Ты чего такой странный? Бледный… — Мать потрогала его лоб. — Температуры нет.
Он ничего не сказал. Только кивнул и стал есть. Руки дрожали. Не от страха — от того, как сильно он скучал по этому. По ней. По дому. По утрам, где пахло жареным хлебом и советским радио.
На столе лежала тетрадь. Он перевернул обложку и прочитал аккуратный детский почерк: «1 вересня 1999 року». Вот и всё. Точка отсчёта. Он вернулся не просто в прошлое. Он вернулся в момент, когда ещё можно было всё изменить.
У подъезда его ждал Макс. Всё так же худой, с ушами-лопухами, в слишком длинной куртке. Тот самый, чья судьба когда-то оборвалась в тени чужих ошибок.
— Ты чего молчаливый? — спросил Макс.
Август посмотрел на него с печалью и теплотой.
— Просто думаю, — ответил он.
Школа. Звонки. Учителя. Цветы. Линейка. Всё — как в детстве, только он — чужой среди знакомых лиц. Его разум — взрослый, отточенный десятилетиями опыта, боли и поражений. Но тело — тонкое, детское, словно оболочка, которую он уже давно перерос. Он стоял в строю, и мир вокруг казался одновременно до боли знакомым и нелепо чужим.
«Почему именно этот день?.. Почему мне снова одиннадцать?..» — мысли грызли его изнутри. Всё казалось фарсом. «Я что, должен снова учиться?.. Исправлять оценки? Добиваться золотой медали?.. Ради этого меня вернули? Это же бред…» — он даже усмехнулся про себя, но улыбка была кривой и безрадостной.
Он вспоминал последние секунды перед смертью — пустыню, предательство, раздавленный горлом шёпот, который никто не услышал. А теперь — линейка и шарики. Мир вдруг стал резонировать как жестокая шутка. Но вместе с этим пришло другое ощущение. Глубокое, отчётливое. В груди горело — как сигнальный огонь: «Ты выжил. Ты вернулся. Но не просто так.»
Он понял: это не новая жизнь — это что-то большее. Но что именно? Он не знал. Не знал, кто дал ему этот шанс, зачем его вернули, и почему именно в одиннадцать. Его душа горела от неясности.
Бог? Случай? Ошибка системы? Или он упал в какую-то временную воронку, когда умирал в пустыне, и эта дыра протащила его обратно, как сломанный якорь сквозь время? Он вспомнил картины, мелькавшие перед глазами перед смертью: улицы, которых он не знал, лица, которых никогда не видел. Девочка, улыбающаяся сквозь слёзы, дом, в котором он никогда не был — чьи это воспоминания? Его ли?.. Или он теперь носит в себе ещё чью-то жизнь?
И всё же — даже не зная причин, он чувствовал внутреннюю ясность. Это не подарок. Не награда. Это долг. Шанс. Ответ. Испытание. Может — миссия. Может — последняя попытка что-то изменить. И он знал: если такой шанс ему выпал, значит, кто-то или что-то верит в его способность пройти путь до конца. Пусть даже он ещё не понимает, в чём этот путь заключается.
Он посмотрел в небо. На серые облака, медленно плывущие по осеннему ветру. И внутри себя проговорил:
«Теперь всё будет иначе. Даже если мне придётся сражаться против мира.»
Потому что он помнил всё. И ничто уже не могло его остановить.
Глава 3
Клятва отомстить
Школьная линейка тянулась как кошмарный сон — однообразный, липкий, будто время застыло в ожидании ненужных речей. Учителя сменяли друг друга у хрипящего микрофона, произнося одни и те же фразы о светлом будущем, о надежде, о том, как важно быть добрыми и умными. Первоклассники сбивались, путая стихи. Мамы плакали, папы курили за углом. Всё было до боли обычным.
Но для Августа — нет.
Он стоял в пятом ряду. Форма казалась чужой — слишком новой, слишком тесной. Руки сжимали букет гладиолусов, бумага обёртки впилась в кожу, а сам он смотрел вперёд, не моргая. Его лицо казалось спокойным, но внутри шёл шторм.