Мозоль молчал. Потом произнёс:
— А если не захотят?.. — голос Мозоля был тише обычного, и в нём звучала болезненная искренность. — Мои… они пьют. Не просто иногда — как образ жизни. Больше, чем живут. Папа давно не работает, мама всё время чем-то недовольна. Дома постоянно крики или тишина такая, что становится страшно. Я не могу больше. Мне надо выбраться, Август.
Он отвёл взгляд, будто стыдился того, что говорил, но потом выдохнул и продолжил:
— Я сказал им, что получил стипендию в Киеве. Что буду пересылать им деньги. Пусть думают, что это их шанс, что я выбрался. Может, тогда отпустят. Я сказал, что поеду к тёте. Но на самом деле сниму квартиру где-то рядом. Сам. Один. Они не поедут. Но я — уеду. Мне нужно из этого вырваться. Или я сам туда скачусь. Прямо в бездну, ты не понимаешь что это. По этому я так ценю этот шанс, который ты мне дал.
Август кивнул.
— Всё устрою. Я найду квартиру, недалеко от тёти. Счёт будет оформлен на тебя, но всё оплачу я. Работа — на мне, учёба — на тебе. Это не просто школа, это путь. Там ты начнёшь непосредственное обучение у наставника, а не по телефону и почте. Ты будешь впитывать опыт лучших — безопасников, следователей, оперативников, прокуроров, адвокатов. Ты станешь моими глазами и ушами. Твоя задача — понять, как устроены люди. Как формируются сети. Как управлять Паутиной. И однажды — защищать Клуб. Это — твой шаг. И твоя роль.
Мозоль посмотрел на него, как будто впервые — не как на старшего, не как на командира. А как на человека, который понимает. Который не даёт подачку — даёт шанс.
— Я не знаю, кем стану, — выдохнул он. — Но я знаю, кем не хочу быть. Как мой отец. Как моя мать. Я хочу быть нужным. И полезным.
— Ты уже такой, — сказал Август, глядя ему в глаза. — Просто ещё не осознал. Но ты чувствуешь это, иначе бы не сидел здесь. Не говорил бы так. Это не слова ребёнка — это шаг взрослого. Ты уже выбрал путь. А значит, дальше — только вперёд.
Он потянулся к последней папке, аккуратно раскрыл её и вынул банковскую карту, протянув Мозолю.
— Здесь твой лимит — пять тысяч долларов в месяц, — сказал он, протягивая карту. — Этого достаточно, чтобы жить, учиться, строить связи. Квартира и школа — за мой счёт. Ты можешь тратить деньги на построение сетей, можешь подкупать людей или покупать информацию. Если будет необходимость покрыть траты — говори своему наставнику.
Он замолчал на мгновение, потом добавил, глядя прямо в глаза:
— Но если я хоть раз узнаю, что ты употребляешь наркотики или ушёл в запой — мы с тобой разойдёмся навсегда. Это не угроза. Это граница. И она не подлежит обсуждению. Понял?
Мозоль кивнул, крепко сжимая карту. В этот миг он чувствовал не власть — а ответственность. Настоящую. В глазах — благодарность и напряжённое осознание. Он прижал её к груди, как символ нового начала. И в этот момент между ними установилась тишина — не пустая, а полная смысла. Как перед стартом. Как перед прыжком в неизвестность.
…
Вечером, в квартире у дяди Вити собрались все. Он сам встретил ребят у двери, развесёлый, с тёплой улыбкой, и сразу же позвал на кухню, где уже был накрыт стол. Еду он привёз из любимого грузинского ресторана — хачапури, лобио, шашлык, аджика, пахнущая на весь дом.
На этот вечер он стал не просто родственником — он стал частью прощального ритуала. Дядя Витя лично встретил каждого у двери, распахнув объятия, словно провожал не просто племянников, а выпускников собственной школы жизни. По кухне разливался тёплый свет, а на столе стояли глиняные тарелки и стеклянные графины с морсом. Мозоль уже был здесь, сидел у окна, тихий, но с прямой спиной и новым взглядом — более осознанным.
Ребята собирались медленно, будто собирая внутри себя храбрость на завтрашний день. Вика пришла в светлом пальто, которое выбрала сегодня, и теперь с лёгким смехом рассказывала, как Андрей уговорил её взять именно это, «чтобы чувствовала себя как в кино». Андрей появился сдержанно, в чёрном пиджаке и с новой кожаной сумкой, которую аккуратно поставил у стула, а потом помог разложить приборы. Лёша пришёл последним — с часами на руке и с важным видом, будто хотел убедить всех, что уже готов к Женеве. Но когда увидел остальных, его лицо просветлело, и он сразу обнял Вику, похлопал Андрея по плечу и с радостью уселся рядом с Мозолем.
Разговоры были вперемешку — о вещах, о дороге, о планах. Но за каждым словом сквозило большее: нежелание прощаться. Они переглядывались, смеялись, вспоминали, как в школьной раздевалке договаривались о долях от продажи наклеек, как прятались от учителей, как считали прибыль. Август почти не вмешивался — он просто слушал, запоминал. Он видел: дети, которых он однажды нашёл, уже почти выросли.