Сенька ничего от меня не скрыл, точно так же, как и я от него. Я ему рассказал свою историю в первый же день, когда мы сидели в районе. Я рассказал, что родом я из Волынской губернии, что зовут меня Мойшка, рассказал, что мою мать звали Двося. («Двоська?», — переспросил Сенька.) Я ему рассказал, что отца звали Ицек. (Сенька: «Ицка?» Я: «Нет, не Ицка, а реб Ицек».) Я ему еще рассказал, кто из моей родни жив, кто умер. Потом я рассказал ему, что отец ежедневно ходил в синагогу к минхе и майрев. Сенька даже не понял, что это значит. Я ему объяснил:
— Ну, молиться, значит, часто ходил.
Тогда он понял, но ему было неясно, почему надо два раза в день молиться. Его отец ни разу в году в церковь не заглядывал. Я снова разъяснил ему:
— Это обычай такой у евреев.
Он засмеялся.
Ну, и пусть смеется.
Потом я ему рассказал, что у моей мамы был ревматизм. Она, бывало, всегда стонет:
— Ой, Мойшка, как ноги ломит…
Была у нее еще одна странная болезнь — камни в печени. Доктор прописал ей лекарство — побольше чаю. Ежедневно утром и вечером она ставила для себя самовар и сама его выпивала. Там было верных семнадцать стаканов. Сенька никак не мог понять, что это за болезнь. Я ему пробовал объяснить.
— Ну, камни, знаешь, камни.
— Какие? — переспросил он. — Просто камни? Хи-хи!
— Чему же ты смеешься?
— Чудеса, ей-богу! Правда, чудеса!
Я все ему рассказал. Когда моя мать заболела брюшным тифом, я начал продавать для Перельмана папиросы. И тут подошел ко мне Сенька, опрокинул мой лоток и выбросил папиросы в грязь.
О чем же думает теперь Сенька, почему не говорит мне ничего?
Приятно смотреть ночью на небо.
Вот если бы я мог верхом на звезде прокатиться в облаках! Там, должно быть, очень светло. Так я думаю. Да.
— Горобец, — тронул я его снова за плечо. — О чем ты сейчас думаешь? Я тоже хочу знать.
— Тебе не надо этого знать, — поднял голову Сенька. — Тебе не надо этого знать, Лямза.
Вот тебе и на! Хорошенькое дело! У него завелись уже от меня секреты!
— Горобец! — отрезал я. — Если ты мне не скажешь сейчас, о чем ты думаешь, я на тебя очень рассержусь.
— Рассердится, подумаешь!
Что же все-таки с ним случилось? Почему он такой задумчивый? С завом у него в последнее время стычек не было. Наоборот, зав мне недавно сказал: «Липкин (зав меня всегда называет по фамилии, Сеньку тоже), а ведь Сенька становится неплохим парнем. Что ты на это скажешь?» Что же мне сказать? Девочка, обиженная когда-то Сенькой, тоже больше на него не жаловалась. Мне даже известно, что она завела с Сенькой «шуры-муры» (правда, он скрывает это от меня).
И с командирами он живет мирно. Они находят, что Сенька стал тише воды, ниже травы. Его даже прочат в начальство. Командиром хотят сделать.
Что же его тревожит?
Я внимательно оглядываю Сеньку и замечаю торчащее из его кармана письмо. Я тихонько вытаскиваю его, но Сенька кричит:
— Положь назад!
— На, на, подавись!
Я побежал к заву и спросил:
— Товарищ зав, не знаешь, почему Сенька такой задумчивый?
— Эге, — сказал он и дружески надвинул мне шапку на глаза. — Ты его правая рука, а не знаешь, что он получил письмо от матери. Она едва нашла его. Зовет домой. Он спросил меня, как быть, а я ему ответил: делай как знаешь. Вот он и размышляет, говорит, что ему не хочется расставаться с колонией. Понятно?
Подумайте! Шесть лет не видались, и вдруг ни с того ни с сего — письмо!
Иду снова к Сеньке. Иду не спеша. Звезды глядят на меня со всех сторон. Что им надо? Впервые мы видимся, что ли? Кажется, достаточно друг другу надоели. И луна тоже смотрит. Смотрит и смеется. И смехом своим как будто говорит мне:
— Шляпа! Почему тебя так волнует, что Сенька сидит задумчивый?
Поди-ка, объясни ей, что Сенька Горобец — мой лучший друг!
Подхожу к Сеньке и начинаю его укорять:
— Ай, ай, Сенька, а еще друг называется! Заву сказал, а мне нет.
— Лямза, — сорвался он с места, — Лямза, кричи ура!
— Что такое?
— Я не еду. Остаюсь здесь, стоит ли уезжать, коли нас на завод посылают?
Хочу закричать ура, но от радости язык не поворачивается.
— Как же ты, Горобец, не сказал мне раньше о письме?
Он обнял меня за плечи.
— Видишь ли, Лямза, это письмо так меня за сердце зацепило, что слова вымолвить не хотелось…
— Смотри-ка, — толкнул я Сеньку, — как луна следит за нами.
— Пусть следит, — сказал Сенька, — такая уж у нее сызмалу привычка.