— Тем, что я катаюсь в таких красивых санках и с такими тремя быстрыми лошадками.
— И больше ничем?
Санки мчались по глубокому снегу. Мы даже не чувствовали земли под собой. Новые бубенцы и колокольчики на конских шеях горделиво звенели и давали знать всем, что они везут молодую парочку. Так казалось Марусе. Но она, по-моему, немного спятила.
Лихач сидел на своем месте неподвижно и тихо, как кошка. Когда мы доехали до конца улицы, он обернулся к нам и спросил:
— Ну, а теперь куда?
— Назад! — ответила Маруся. — Назад по главной!
Лихач повернул лошадей, и мы опять полетели. Кроме широкой спины кучера, я ничего не видел. Лошади с довольным видом покачивали головами, и колокольчики звенели, звенели…
— Это нравится тебе? — опять пристала ко мне Маруся.
— Я ведь уже сказал тебе, что нравится.
— А что нравится тебе, кавалерчик мой?
— Ну, то, что я катаюсь.
— И больше ничего?
Она с ума спятила, жизнью клянусь. Что еще должно мне нравиться? Ее прелестная физиономия — широкая и плоская, как тарелка?
Когда мы доехали до того самого места, где мы сели, лихач остановил коней.
— Гони дальше! — приказала Маруся.
— Куда — дальше? — в сердцах переспросил лихач.
— Куда хочешь! — рявкнула Маруся. — Чего тебе, денег? Вот тебе деньги, только — гони! Выгони тоску из моего сердца. Мне скучно. Ты понимаешь, что значит — скучно, или не понимаешь?
Ей скучно, а мне уже пора вылезть из санок.
— Куда это, дорогушечка мой! — обняла меня Маруся и не выпускает из своих объятий.
— Мне уже надоело ездить. Голова кружится у меня.
Она мигнула лихачу. Тот погнал лошадей, и мы едем дальше. Небо еще больше распылалось, хоть вызывай пожарную команду. Но и она не помогла бы. Таким заходит в нашем городе солнце, и никто не может ему, солнцу, указывать.
— Ну, дальше не еду, — сказал я Марусе.
— Нет, я тебя не отпущу, — крепко обняла она меня и пребольно укусила в правую щеку.
«Ну, если ты уж такая безумная, — подумал я, — то отправляйся ко всем чертям». Я выскочил из санок и оставил ее одну.
Щека у меня очень болит. Никак не могу понять, почему она укусила меня. И у кого спросить об этом? Я вообще стыжусь сказать кому-нибудь об этом. Вот еще мода — кусаться. Колода остервенелая!
…Придя домой, я застал там Евстигнея Дмитрича. Он сидел за столом и пил водку. Стол накрыт новой скатертью. На столе в тарелке лежит свиная нога, стоит четверть водки. Евстигней Дмитрич пьет водку, как воду, стаканами.
— Кто-нибудь искал меня? — спросил он жену.
— Вся Слободка спрашивает, куда ты девался.
— Вся Слободка? — блеснул он удивленно своими налитыми кровью глазами.
И вот, в то время как они так сидят за столом, входит Дроздов и с ним еще двое рабочих; на рукавах у них красные ленты. У самогонщика сразу покраснел его веснушчатый лоб, но он тотчас пришел в себя:
— Прошу, коль не побрезгуете, — обратился он к гостям и указал рукой на водку.
Рабочие не тронулись с места.
— Вы, можно сказать, обижаете нас, — мягче теста стал самогонщик.
— Ты и так судьбой обижен, — возразил ему Дроздов.
Эти слова будто ударили самогонщика под самую ложечку. Он выковылял из-за стола прямо к Дроздову и начал целовать его.
— Как несет от тебя… — оттолкнул его от себя Дроздов, — а ты еще лезешь целоваться. Ступай, отрезвись раньше.
Пьяному сказать, чтобы он пошел вытрезвиться, то же самое, что честному человеку сказать, будто он вор. Пьяница разве когда-нибудь чувствует себя пьяным? Никогда!
— Зачем же вы пришли, раз так? Скажи прямо! — вспыхнули у самогонщика глаза.
Дроздов мигнул рабочим, чтобы они взяли Сердиченко. Но самогонщик тут же упал на землю и забился в падучей. Изо рта у него струей хлынула пена. Мария Федоровна поднялась из-за стола и так заревела, что можно было с ума сойти. В эту минуту с улицы вбежала моя мать, страшно возбужденная, и начала кричать:
— Мотя, что тут происходит, Мотя?! Сейчас же бежим отсюда!.. Бежим отсюда, как от пожара.
— Мама, мы остаемся здесь. А то, что тут происходит, называется революцией.
1932
Перевод С. Родова.
МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Рассказ
О чем мечтает бедный тринадцатилетний мальчик?
Бедный тринадцатилетний мальчик мечтает, конечно, о ломте хлеба с селедкой, о хорошем пшенном супе на постном масле. Однако мама этого не дает — у нее ничего подобного нет.