При социализме в хозяйстве работало человек пятьсот, одних агрономов было штук семь. Когда Костя принял дела, в хозяйстве числилось сто семьдесят человек. За первые три месяца персонал легко сократили до ста двадцати работников, и теперь он всерьёз подумывал о дальнейшем сокращении человек до ста.
Ну ладно, пусть пример других стран нам не указ, пусть нас трудно сравнивать, хотя сравнить было с чем. Схожая с нами по климату и вторая по территории страна мира Канада была населена в пять раз меньше, чем наша, а экономику и жизненный уровень имела многократно более высокие.
Непонимание смысла заботы власти об увеличении населения вызывало раздражение. Мы что, и вправду намереваемся заселить территории, реально непригодные для проживания? А зачем? Народ ведь на самом деле ничего не может, а главное — не хочет. Так называемое сырьевое проклятие нас вполне устраивает, страна по большому счёту фактически ничего не производит. Продаём помаленьку сырьё за границу, а часть вырученных денег правящая элита раздает населению, всем по чуть-чуть, чтоб не бунтовали. И всех всё устраивает. Элита богатеет, народец вырождается. А может, оно и хорошо, что вырождается. Если посмотреть на него внимательно и вспомнить науку генетику — продажную девку мирового империализма, — неприятная получается картинка.
Восемьдесят лет назад в стране начали проводить чудовищные эксперименты. Сначала, играя на самых низменных инстинктах, ленивым и бедным разрешили грабить богатых и трудолюбивых. Интеллектуальную и духовную элиту буквально пинками выгоняли из страны, изрядно обогащая тем самым культуру и науку других государств. Тех, кто особенно любил родину и уезжать не захотел, поубивали в Гражданскую войну или уморили военным коммунизмом.
Покончив с элитой, взялись за народ, назвали это индустриализацией и раскулачиванием в процессе коллективизации. Самых трудолюбивых и порядочных крестьян грабили, отбирали всё и ссылали на каторжный труд и верную погибель в северные и восточные регионы. Заодно вычистили и прочие социально чуждые элементы — торговцев, служащих и остатки интеллигенции.
Когда покончили с социально чуждыми, взялись за своих социально близких; начались годы великих репрессий, в ходе которых расстреляли и уморили в лагерях миллионы мало-мальски приличных людей, включая и наиболее толковых и энергичных собственных выдвиженцев. Потом грянула Великая война, убивавшая всех без разбора, и унесла ещё десятки миллионов людей, но вождям клана коммунистов-людоедов и этого оказалось мало. После войны поднялась новая волна репрессий.
Это безумное людоедство продолжалось до тех пор, пока не сдох главный коммунистический царь — усатый людоед, — то есть без перерыва целых тридцать шесть лет. Успехов достигли колоссальных. Население сильно сократилось и отупело, страна превратилась в царство тотального страха и лжи.
Преемники усатого людей жрать перестали, миллионами не убивали, нужды в этом уже не было. Те, кто выжил в первой половине века, и так сидели тихо, не вякали, старались соблюдать установленные правила. Начались сорок с лишним лет душной, вязкой жизни, которую кто-то метко назвал застоем. Основную массу населения уже составляли генетические уроды, потомки ленивых бездельников, воров и убийц, а также садистов-вертухаев и прочих преданных прислужников власти.
Когда коммунистический режим наконец зашатался, в основном из-за своей абсолютной экономической неэффективности, открыли границы, убрали так называемый железный занавес, отделявший нашу страну от остального мира, и остатки случайно уцелевших генетически нормальных, активных людей тут же хлынули вон из страны пополнять собою население других стран, с нормальной системой ценностей и менее кровавой историей. В результате всех этих процессов в стране сформировалось устойчивое большинство, никакого оптимизма не внушавшее. Сам Костя относил себя к тем самым случайно уцелевшим остаткам. Из четверых его прадедов своей смертью не умер никто. Один был православным священником, детей у него было то ли десять, то ли одиннадцать. Его расстреляли лет за пять до Великой войны. Второго раскулачили, выслали с семьёй ближе к Полярному кругу и там уморили. Двое других, оба торговцы, сгинули на лесоповале где-то в северной тайге. Слава богу, хоть потомство успели оставить.
Дедам тоже досталось. Первый, сын раскулаченного, бежал с места поселения и всю жизнь прожил под чужой фамилией, добыв себе липовую справку сельсовета. Паспортов тогда не было, дед под чужой фамилией провоевал всю войну и умудрился вырастить троих детей. Второй, сын священника, выучился на агронома, женился, сделал двоих сыновей. Когда его арестовали, судили и отправили отбывать срок в один из северных лагерей, Костиному отцу было меньше года. Семью сразу после ареста деда вышвырнули из дома на улицу. Из имущества, не считая детей, бабка смогла увезти только то, что поместилось в одну телегу. Потом были война, голод, эвакуация и воссоединение с дедом, который чудом выжил, оттрубив в северных лагерях все свои восемь лет срока.