Михайло Гнатович посмотрел на часы, остановился.
— Пора на собрание? — спрашивает Марко.
— Пора.
— Насчет коллективизации?
— Насчет коллективизации.
— Тогда возьмите и меня.
— Да-а?
— Конечно! — в тон отвечает Марко.
— И в кого ты такой уродился? — смеется Чернега.
— В отца, — ответил мальчик, подумав: «Он уже далеко теперь».
Утром плотовщики спустились с осенних гор в зеленую по-летнему долину Покутья. По ней, озаренные розовым отблеском, зашагали свежие столбы; электромонтеры, взобравшись на них, натягивают первые линии проводов, и их сразу же облепляют птицы.
— Ишь ты, как спешит Илько! — изумленно говорит Сенчук и поворачивает плот к берегу.
Навстречу горцам бежит высокий, широкоплечий Илько Палийчук. Он одет по-праздничному. На груди боевые ордена и медали.
— Братец Микола! Здорово, родной! Да ты, я гляжу, молодеешь! — восклицает он, обнимая Сенчука. — Привезли?
— Привезли! Вот и я с ребятами приехал посмотреть, как ты тут живешь и орудуешь. Зашумит наш гуцульский лес у вас на электростанции.
— Зашумит и засияет. Еще как засияет! Нигде в наших горах нет такой электростанции.
— Так уж и нет? — смеется Сенчук, зная характер друга. — Еще не выстроил, а хвастаешься.
— Да ведь есть чем! Вот пойди — увидишь!
Навстречу мчится маленький Василько, сын Палийчука.
— Здравствуйте! — кланяется он плотовщикам — и кричит отцу: — В котловане вода взбесилась. Как ударит из-под земли, как забушует! Весь котлован затопило. Люди не знают, что и делать.
Гуцулы, переглянувшись, побежали к рукаву Черемоша. Первым встретил их лысый, морщинистый дед Шкурумеляк.
— Илько, электричество твое вырвалось из-под земли, кипит, клокочет, а светить не хочет, — смеется старик.
Возле котлована сгрудились люди. Небольшой насос надрывно захлебывается, не в состоянии справиться со студеной силой подземных ключей. Палийчук для чего-то коснулся рукой насоса, покачал головой и с разбега спрыгнул в котлован.
— Илько, ордена почернеют! — забеспокоилась Ганна, жена Палийчука.
— Еще лучше заблестят! — ответил он, быстро выливая ведром воду.
— Иван! — Василь Букачук глянул на друга, и оба вслед за Сенчуком бросились в котлован.
— Ох, и пробирает стужа, до самых косточек, — морщится в воде рослый Тымиш Шугай.
Сверху над гуцулами нависает лысина Шкурумеляка.
— Вижу это электричество, вижу, как его ведрами таскают! — хохочет старик. — Ей-богу, напиться им можно, а засветит оно тогда, когда на моей лысине завьются молодецкие кудри.
Палийчук как бы невзначай плеснул на Шкурумеляка водой из ведра, тот отскочил от котлована, обиженно вытащил из кармана размокшую газету.
— Испортил мне все чтение. Тоже… культура!
— А настроение портить — это культура? — смеется Шугай.
— Настроение денег не стоит, — отрезал старик.
— Ганна, бегом за водкой! — неутомимо вычерпывая воду, крикнул Палийчук.
— Сколько взять?
— Сколько донесешь!
— Для этого электричества, Ганна, и спиртозавода не хватит, — покачивает головой Шкурумеляк. — Не натаскать тебе, Ганна, водки.
— Так помогите, — ласково улыбнулась женщина.
— Помочь? — задумался старик. — Тебе — пожалуй. Я и на выборах за тебя, а не за Илька голосовал. Вот он и обливает меня водой…
Вечером, при свете фонарей, у котлована, уже обшитого просмоленными бревнами, гуцулы выпивают по чарке.
— Через две недели, Микола, будет у нас электричество. Ровно через две недели. Приезжай тогда, — хвастается Палийчук другу.
— Приеду, Илько. Осмотрю все твое хозяйство.
— Хозяйство у нас и впрямь справное, — замечает Шкурумеляк, подходя. — Трудодни так и звенят. Только на что же их в это электричество загонять? Ты, Илько, сердись не сердись, а я правду говорю! — и он воинственно задирает вверх клинышек своей бороды.
— Илько, не слушай моего старика: это он с пьяных глаз плетет, — вставляет Шкурумелячиха, дергая мужа за рукав.
— Поглядим, чей верх будет, — старик презрительно косится на жену и направляется к другой группе строителей, чтобы и там кинуть едкое словцо…
В работе и спорах незаметно бежали дни. Больше спорили старики, не веря, что из выдумки Палийчука что-нибудь получится. Однако и они часто наведывались на рукав Черемоша.
Дед Шкурумеляк несколько дней не ходил на электростанцию, но однажды, поругавшись со старухой, решил сорвать злость на ком-нибудь из строителей. Язык у старика был остер, об этом знало все село, и деда не задирали. Надвинув шапку на уши, разгладив пальцами непослушную бороду, которая имела привычку нацеливаться на его противников, старик воинственно засеменил к Черемошу, наперед смакуя, как он будет поговорками да насмешками колоть колхозников и начальство.