— Философия! — лицо у Василя просветлело.
— И собирал я славный урожай. Тешился этими тремя моргами, как тремя внуками. На лошаденку скопил, конюшенку выстроил, а теперь снова уходит от меня земля, как жизнь.
— Напрасно вы, дедушка, убиваетесь. Совсем напрасно. Вот поверьте — найдете счастье, с людьми… Ну, я, пожалуй, пойду, — говорит Василь, сгорая от нетерпения поскорее выскользнуть из хаты.
— Постой, Василько, куда тебе спешить?
— На собрание.
— Тебя же не будут выбирать в дальнее странствие… Ты посуди: как же не убиваться? С душой расстаться, поверь, дитятко, и то не так тяжело, как с землей.
— Ей-богу, пустое это, дедушка!
— А чем ты меня утешишь?
Василь сразу стал серьезным, выпрямился и рубанул рукой, как топором.
— Утешу словом партии. Она учит, что только в колхозе мужик хозяин, а не осенний гриб, который на день вырос, да за день и завял. Партию слушать надо.
— Мало я, что ли, слушал партий! Их у нас было как на грош маку, пальцев не хватало сосчитать. И ни одна не являлась без посулов. Все, все до одной говорили красно, а жилось по-черному.
— Да разве это партии? — возмутился Василь. — Это ж были грязные лавчонки — души наши в Америку продавать. Вы партию большевиков слушайте.
— Ох, слушал бы я ее, Василь, слушал бы день и ночь, только бы остались при мне мои морги!
— Э, опять вы за свое! Не для того же власть дала землю, чтоб только подразнить ею мужиков. Значит, думает она, как сделать, чтоб людям стало лучше.
— Может, оно и так. Не знаю… Так ты уже уходишь?
— Иду, иду, будьте здоровы.
— На собрание?.. Ну, так и я с тобой.
— А вы зачем, дедушка? — неохотно откликнулся парень.
— Послушаю, Василь, послушаю!
И старик начинает поспешно одеваться.
Василь с дедом спешат по пустым улицам к сельскому исполкому. Вдруг Василь остановился: чуткое ухо лесовика уловило обрывки тихого разговора. Тронув старика за плечо, Василь крадется под тыном поближе к голосам.
— Василько, слышь, не ходи дальше, — предостерегающе шелестит голос деда.
Возле хаты шевелится темная фигура, бросая в отпертые сени:
— Помни, добрый человек: запишешься в колхоз — большевики отберут у тебя землю, а мы — душу. Полетит она без исповеди в ад, и только раз в год, в сочельник, будет навещать землю. Ха-ха-ха!
— Слушай-ка, Василь… Да это же Штефан Космына, сын нашего попа, тот самый, что в высокой школе на пана учился… Ишь, как божественно говорит!
— Вот я ему поговорю сейчас!
— Василько, он же не с пустыми руками! Василько! Василь! — старик хотел схватить парня за пояс, но слабеющие руки поймали только воздух.
Парень, едва коснувшись рукой плетня, молниеносно перескочил во двор. В тот же миг Космына метнулся на улицу. Прозвучал выстрел, другой. В темноте послышалась возня, топот, зацокали копыта, и конь ошалело понес всадника к Черемошу. Сердитый Василь, тяжело дыша, вернулся к деду.
— Удрал попович!
— Ах-ти!.. Пустая твоя голова! Хоть бы топором запасся, а то с голыми руками на пули полетел. Вот так бы и завял навеки… Слыхал, что говорил попович?
— Скоро отговорит свое.
— Эк, напугал ты меня… Чуть сердце не выскочило из груди… Вот дознается Мариечка…
— Люди, кто за Мариечку Сайнюк?! — кричит из президиума Микола Сенчук.
Рядом с ним сидят секретарь райкома Михайло Гнатович Чернега, Григорий Нестеренко, несколько гуцулов и гуцулок.
В зале над разноцветными нарядами собравшихся подымается лес рук.
— Поедет, поедет Мариечка!
Девушки смеются, приветствуя свою подругу, а ее лицо так и пылает счастливым румянцем.
— А ведь поедет девчонка! — с беспокойством говорит долговязый, средних лет гуцул, Лесь Побережник. — Жена, я попрошу слова, а? — наклоняется он к своей дебелой Олене.
— Проси, муженек, — велит она.
— Товарищ председатель, прошу слова! — как школьник, поднимает руку Побережник.