— Смерть вещает трембита! — Он отступил назад и схватился за оружие: вверху затрещали сучья, зазвенели замаскированные колокольчики.
— Гей, не стреляйте! Это мы! — вниз скатились Качмала и Вацеба.
— Что же вы, как чужие, за колокольчики цепляетесь?
— Ой, оставьте вы нас в покое, пане атаман! Тут не то что за колокольчики — за смерть едва не зацепились, — сыплет скороговоркой Качмала. — Вацеба уже чуть было руки вверх не поднял.
— А дело сделали?
— Сделали. Все село знает: кто первый запишется в колхоз — умрет либо в петле, либо от пули.
— Чего трембита трубит?
— В колхоз созывает.
— Ну, теперь никто не пойдет! — засмеялся Бундзяк.
— Идут, да еще как! Наслушались делегатов, которые ездили на восток, и теперь спешат, словно к пасхальной заутрене. И нет уже силы, чтоб удержать народ, — проговорил Вацеба.
И тут кулак Бундзяка с силой вдавил его в занесенный снегом откос оврага.
— Вот тебе пасха, стерва!
Из землянки донеслась автоматная очередь. От неожиданности бандиты вздрогнули.
— Кого это там дьявол мучит? — покосился на логово Качмала.
— Это, должно быть, мистер Гордынский охотится на крыс. У него уж, пожалуй, хватит шкурок жене на шубу, — шутит Бундзяк, и в его тоне проскальзывает ненависть к гостю.
Бандеровцы раскатисто смеются и сразу же почтительно затихают, как только из землянки показывается голова Гордынского. Лицо и одежда его после нескольких дней пребывания в тайнике выглядят еще более помятыми; значительно уменьшился живот, зато увеличилось количество заметок для будущих мемуаров. Он, как и каждый уважающий себя лазутчик, думал на старости лет слепить из грязи своих дел томик воспоминаний.
За Гордынским, щурясь от яркого света дня, вылез и другой шпион — Олександр Лепеха. У него было больше богатств в Америке, чем у Гордынского, но он был не столь спесив и больше полагался на остатки бандеровских банд. Он и на мир смотрел проще, чем его коллега, ибо единственной мечтой его, Лепехи, была война. «Война приносит большие убытки, но еще большие прибыли», — в эту формулу укладывалась вся суть его деятельности. И действительно, именно война принесла Лепехе и чины и богатство.
Он подошел четким военным шагом к бандитам, поздоровался.
— Что слышно нового?
— Ничего, кроме дурного, — хмуро ответил Бундзяк. — Ни угрозами, ни оружием уже нельзя оторвать крестьян от колхоза.
— Потому что скверно работаете! — на Бундзяка презрительно уставились выпуклые, с желтоватыми белками глазки Гордынского.
— Как умеем, так и работаем, — покорно соглашается Бундзяк, хотя слова шпиона жалят его, точно шершни. — Что поделаешь, когда Галиция к коммунизму повернулась?!
— Бомбами, бомбами окропить ее! — вырывается у Гордынского заученная фраза.
По переплетающимся дорожкам, по узким горным тропам, опоясывающим хребты, спускаются в долины гуцулы. А издали кажется, что горы ведут необычайный хоровод: среди пихт на разных ярусах все кружатся и кружатся одна над другой цепочки путников, спускаясь по прихотливо извивающимся стежкам в долину.
— Дед Степан, куда вы? — нагоняя старого Дмитрака, спрашивает пожилой усатый гуцул.
— На собрание, сынок.
— Да пожалейте свое сердце. Ну на что вам с эдаких высот спускаться? Сколько вам лет?
— Много, сынок, много. Точно и не знаю — не то восемьдесят семь, не то девяносто семь.
— Так на что ж вам по собраниям ходить?
— Праздник земли нашей чую.
А голос трембиты расстилается над селом, заглушая однообразный звон с почерневшей колоколенки. Не из царских врат — из покосившихся ворот церковной ограды выходит без шапки поп.
— Куда люди идут? — оторопело спрашивает он самого себя и оторопело смотрит на дорожку к церкви — на ней ни одного человеческого следа.
— Что же, батюшка, пойдем для самих себя обедню служить или гасить кадило? — спросил, едва не лопаясь от старческого возмущения, дьячок. — В церкви у нас один только воробей летает над святыми образами.
— А где же люди? Людей не вижу.
— Это, батюшка, нас люди не видят.
А людей уже не вмещает по-праздничному разубранный зал. Они теснятся на скамьях вдоль стен, в проходе, и даже на краешке сцены живописно расположилась маленькая группа гуцулов.
— Товарищи, так какие будут изменения и дополнения к порядку дня? — спрашивает из президиума Микола Сенчук.
— У меня будет дополнение к дневному порядку, — заявил, поднимаясь, Юрий Заринчук. — Перед тем, как записываться в колхоз, пускай еще кто-нибудь из делегатов расскажет о жизни в восточных колхозах.