— К самым воротам счастья, — поправил Заринчук, и дед кивнул головой…
Вечером деда Степана остановили на горе Бундзяк, Палайда, Наремба и Космина.
— Ты что, старая тряпка, обольшевичился перед смертью? — Бундзяк злобно впился взглядом в старика. Тот засмеялся. — Ты чего хохочешь?
— Как же не хохотать, когда ты такой смельчак, что даже старика боишься! Ты приволок бы против деда еще десяток проходимцев. Чего глазами сверлишь?
— Я тебя из этой игрушки навылет просверлю. Кто тебя просил пахать в колхозе?
— Хлеборобская совесть просила. Я на свете по совести живу.
— Цыц, падаль! Убью! — задрожал Космина.
— А кто вы такие, чтоб меня убивать?
— Мы? Мы подземные ключи.
— Вы — подземные ключи? Да какой это пес налаял такую нелепицу? Гадюки вы подземные, вот кто вы!
— Крестись, дед, ночью твоя свечка засветится! — Космина поднял «вальтер».
— Что ты меня, старика, смертью пугаешь? — Степан выпрямился. — Я и в земле буду лежать, как корень, а вы и на земле корчитесь, словно черви могильные. На вас люди и плюнуть не захотят. Пусть уж вам от меня выпадет такая честь. — И он плюнул в лицо Космине.
Тот, вскрикнув, нажал гашетку.
Дед Степан пошатнулся, неловко упал лицом в хвою молоденьких пихт.
Бундзяк с недоверием палача посмотрел на распластанное тело. Ему теперь мерещилось, что и мертвые оживают. И если убивали наспех, без проверки, его и на расстоянии некоторое время мучил тревожный перестук чужого сердца.
«Кровь густеет», — думал он, злобно морщась и растворял ее то самогоном, то спиртом.
Он хотел нагнуться к груди деда Степана, но неожиданно для всех вскрикнул, перепрыгнул через неподвижное тело и скрылся в лесу.
На дороге внезапно показались милиционеры. Борис Дубенко тотчас помчался за Бундзяком.
— Руки вверх! — приказывает Богдан Гомин бандеровцам, подымая автомат.
Бандиты очумело кидаются врассыпную, за ними бегут милиционеры.
— Не уйдешь, падаль! — кричит Гомин, преследуя Космину.
Тот, отстреливаясь, остановился на миг, застонал и, цепляясь руками за ствол пихты, бессильно сел на змееподобный корень.
Бундзяк перепрыгивает с камня на камень, скатывается в овраг и снова подымается вверх, убегая от погони. Но Борис Дубенко не отстает от него. Он, как властелин гор, по звуку распознает, куда побежал бандит, отрезает его от Черного леса. Бундзяк оглядывается назад и с ужасом замечает, как сокращается расстояние между ним и парнем, как вырастает перед глазами фигура преследователя.
Вот уже завиднелась новая гора, близится лесная чаща, где пихты, словно в напряженной борьбе, глушат одна другую кронами и обнаженными корнями… И тут этот парнишка вдруг исчезает. Из потной груди Бундзяка вырывается вздох облегчения. Но внезапно у опушки леса вырастает озаренная лунным сиянием фигура все того же Дубенка.
Спрыгнуть бы в яр. А что, если упадешь на камень и переломишь позвоночник?
Что же делать, что делать? Страх раздирает мозг. Но внезапная идея придает Бундзяку сил. Он поворачивает назад, по узкой тропочке, петляя, спускается в овраг и спешит к Тарасу Трускавцу, который живет в своем тайном убежище одиноким волком.
Только бы добежать, только бы успеть…
Перепрыгнув через ручей, он выбежал на лужайку и стал спускаться в пропасть. Позади слышен шорох шагов Дубенка. Кажется, что из-под его ног осыпаются не камешки, а целые глыбы. Но вот уже и нора Трускавца.
— Тарас! Тарас! — отчаянным голосом кричит Бундзяк, пробегая мимо логова своего сообщника.
Тот выскакивает из подземелья с оружием в руках и встречается лицом к лицу с Дубенком…
Предсмертный крик Трускавца настиг Бундзяка уже в чаще леса. Касьян трижды перекрестился, молясь за упокой души Тараса и за свое спасение.
Вечер, но долина наполнена рокотом моторов и движущимися огоньками. По свежей борозде идет Ксеня Дзвиняч, а перед нею подымается отвалами и рассыпается вывороченная земля.
— Ксеня, любушка, как же так можно? — окликает ее, подходя, Олена Побережник. — Нам надо за урожай бороться, а разве ночью можно как следует вспахать поле? Хотела я остановить тракториста, а он прогнал меня домой. Так у меня сердце болит, что хоть под трактор ложись.
— А пусть оно у вас не болит, Олена. Трактористы пашут как надо. Гляньте вон на сантиметры! — и Ксеня замерила борозду окладным метром.
— Так и у тебя тоже болело сердце? — спросила Олена, взяв у нее метр.
— Не так, как у вас, а болело, — Ксеня улыбнулась, не замечая Павла Гритчука, который остановил трактор и подошел к ним.