— Небывалый! Плывут и плывут возы. А початки с мою руку. Так и смеются, желтозубые, любо глядеть.
Сперва из хаты выскакивает поросенок, за ним, размахивая скалкой, разъяренная Василина.
— Чтоб ты сдох! — Женщина колотит поросенка, и визг разносится по всему двору.
С улицы весело входят Юстин и Катерина.
— Опять молотьба?
— Вам смех, а мне горькие слезы. — Василина чуть не плачет. — Приготовила маку на базар, а это несчастье проклятое опрокинуло всю кадушку с маком в бадью, чтоб ему подавиться, чтоб ему околеть до вечера…
— Испортил всю коммерцию? — смеется Юстин.
— Молчи, а то и тебя скалкой огрею!
— Из меня все равно маку не выколотишь!
И чем раскатистее хохочет Юстин, тем больше сердится Василина. Наконец, плюнув, она швырнула скалку на поленницу дров, подошла к воротам и выглянула на улицу. Юстин и Катерина окрылись в дверях хаты.
— Опять поругались? — любезно осведомляется через плетень Палайдиха.
— Лучше бы уж ругались, а то смехом досаждают больше, чем руганью. Это что за подводы завернули сюда?
— Опять, наверно, колхозное на мельницу везут.
— Все на мельницу да на мельницу. А нам хоть бы пудик подбросили.
— Подбросят… на том свете угольков.
— Как здоровье, тетка Василина? — весело приветствует ее с воза молодой ездовой.
— Совсем бы хорошо, ежели бы ты мне, Михайлик, сбросил с воза хоть пуд зерна.
— А что ж, можно.
— Э?
— В самом деле.
Василина беспокойно огляделась вокруг.
— А никто не узнает?
— Никто. Ребята не скажут, — он оглянулся на усмехающихся возчиков. — Вот только бы Палайдиха не раззвонила на все село.
— Она словечка не проронит… Так что вы мне даете? — И Василина, еще не доверяя, подошла к возу.
— Что? Ну хоть бы вот этот мешок.
— Целый мешок?
— А чего ж делить его. Донесете?
— Отчего ж нет!
— Я знаю — вы не раз по врачебным кабинетам ходили.
— И они мне, милый, так пособили, что я теперь могучая, как гром на полонине.
— Ну, раз так — несите.
Василина, согнувшись, подхватывает на плечи мешок и, как молодая, бегом несется в чулан под одобрительный хохот возчиков и Юстина с Катериной, которые, стоя на пороге, наблюдают всю сцену.
— Михайлик, а может, ты и мне мешочек скинешь? — подходя к возу, просит Палайдиха.
— Нет, не скину.
— Что же я, хуже Василины? — Палайдиха багровеет от гнева, не замечая, что соседка уже возвращается к воротам с пустым мешком.
— Что ж, и хуже!
— Хуже? А вот я побегу к Сенчуку и все ему расскажу! Слышишь?
— Бегите хоть в тартарары!..
— Будешь ты меня помнить! — Палайдиха кинулась прочь, а Михайлик широко растворил ворота, и воз въехал во двор Рымаря.
— Михайлик, ты что делаешь? Люди же увидят… Михайлик! — закричала, оторопев, Василина.
— И пускай все видят! Это мы вашей семье трудодни привезли! Ешьте на здоровье!
Женщина окаменела от неожиданности. Вокруг поднялся хохот.
— Что ж это делается? — наконец вырвалось из груди Василины.
— То делается, что я тебе во все агитмассовые вечера до первых петухов втолковывал. Поняла теперь, что такое советская власть? — гордо объясняет Юстин, наконец победивший жену в нелегкой дискуссии.
— Так, так, — словно спросонок говорит Василина, и вдруг в глаза ее заползает страх. — Юстин, а может, это не зерно, а агитация?
— Есть у тебя, старуха, что-нибудь вот тут? — Рымарь постучал пальцем по лбу.
Но и этот красноречивый жест не успокоил женщину. Поправив платок, она метнулась в чулан, заперла его на замок, сунула ключ за пазуху и выбежала на улицу. Тут ее голова завертелась во все стороны, а глаза раскрывались от удивления все шире и шире, она готова была и плакать и смеяться.
По всему селу растекались подводы, нагруженные мешками. Ездовые, придерживая груз, выступали, как женихи, останавливались у ворот и обнимались с веселыми хозяевами.
Гуцулы, гуцулки и гуцулята встречали праздник своего нового труда, прислушиваясь к радостному говору села и звону зерна.
Вот посреди двора растерянно стоит Савва Сайнюк.
— Никогда еще моя хата не видала столько хлеба. Куда же я его сложу? На чердаке тесно.
— Новые заботы! — смеются ездовые. Они весело залезают на чердак, и он поскрипывает, прогибается под их ногами. — И впрямь нельзя сюда хлеб засыпать, — хмурятся парни. — Что делать?
— А вы, детки, снесите его в хату, что же делать человеку?
Гуцулы засмеялись, схватили первый мешок, и зерно обрызгало золотом все сени.