– Недружелюбны же к нам сегодня боги – так сгустили облака! – воскликнул первый из них, парень в простой крестьянской рубахе, туго подпоясанной истертым ремнем, в башмаках, вид которых был довольно жалок.
– Послушай, Моний, – спокойно ответил второй. – Взгляни на это по-другому. Сам посуди: как быть богам, как им узнать тебя, как им проверить твою волю?
На это Моний сильно вдруг скривился, глаза его, казалось, от удивления стали больше простоватого лица:
– Зачем же проверять меня? Ведь они же – боги, они и так должны все знать обо мне и более меня! Что-то ты тут путаешь, Филон!
Филон, одетый в скромное облачение цвета черного, как ночь, в легких сандалиях походил на странствующего монаха. Его пронзительные глаза вглядывались в сплошное облако тумана, точно и вправду выискивали путь, как обойти пустоту. Ровное дыхание вырывалось из его груди и растворялось в воздухе.
– Послушай, Моний, – повторил Филон, – ведь ты согласишься, что боги вдохнули в тебя жизнь?
– О да, конечно, как иначе?! – засуетился селянин.
– И с тем, что они дали тебе волю жить и мыслить так, как тебе хочется? – продолжал странник.
– Да ты за чудака меня совсем уж держишь! Пусть беден я и многим здесь подвластен, пусть посмеется надо мной любой богач, и кланяться, и пресмыкаться перед многими приходиться, и тело свое принуждать делать работу, за которую получаю больше плетей, нежели монет, но я так думаю, что воля моя принадлежит лишь мне одному!
Тут Моний заулыбался, и улыбка теперь стала казаться шире, чем само лицо. И, видимо вспомнив что-то, разъяснил:
– Ведь знаю, что даже пред кем-либо пресмыкаясь и в поклоне рабском каждый день сгибаясь, в душе я насмехаюсь и презираю состоянье их и силу – никто о том из них и не ведает! Так что о воле этой я знаю. Что еще хотел сказать ты?
– Так вот же знай: вручив в твое владенье волю, боги потеряли власть над тобою! И от тебя лишь одного теперь зависит, как ты проявишь чудный дар! В ловушку попадешься иль в обман, иль, может, мудрость обретешь и станешь равным всем богам?!
Громкий смех Мония прокатился по размытой дождями земляной дороге, терявшейся в туманной дали. Окружающая долина проглотила деревенский хохот, как ночь глотает зримые очертания предметов. Моний сам испугался своей храбрости, что взялась невесть откуда. Но тут он вспомнил о своих страхах и мигом замолк. Да было поздно: призрачные тени погнали смех в такие дали, о которых не мог помыслить и сам его хозяин. Смех летел, как орел, – свободно и могуче, несся, как стрела, – стремительно и точно. Перед ним вспыхивали, как ночные огни, неожиданные препятствия, но уже через какую-то секунду они оставались далеко позади и таяли, как снег весною. Верхушки деревьев неодобрительно шептали ему вслед, низкие облачка пытались урвать себе кусочек его силы, но он мчался дальше, гонимый своей таявшей жизнью; терял звучность и веселость, задор молодости и уверенность зрелости. И где-то на окраине сумрачной долины, выдыхая последние звуки, он достиг неведомых ушей диковинного существа. Протяжный свист похоронил ненароком вырвавшийся на волю смех…
А путники продолжали свое путешествие, совершенно не подозревая о том, что они нарушили чей-то сон. Моний держался теперь гораздо скованнее, чем прежде, а Филон выглядел столь же невозмутимым. Ступали они осторожно, не спеша, опасаясь сбиться с пути и утерять зыбкую дорогу – единственный проводник в царстве обманчивых теней.
– И эта погода, – продолжал Филон, – скорее испытание для тебя, нежели наказание. Она есть такая, как есть и своим негодованием ты ее не улучшишь. Так что принять ее ты можешь по-разному: в твоих силах как навлечь на себя недовольство богов своим неудовлетворением их волей, так и обратить себе на пользу, стать сильнее и ловчее благодаря ней. Ведь если б не было преград и трудностей (как кажутся они тебе), как вырос бы ты? Да не в своих глазах (это всегда тебе под силу), но на самом деле?
Дорога между тем изменилась: неровными рядами по бокам выросли замерзшие яблони, мертвенно глядящие на путников; тропа стала шире, а местами покрылась неглубокими ямками – следами от коней каких-то крупных животных. Беспроглядное небо хмуро заполонило все до самого горизонта, где уже виднелись неясные проблески. Моний искоса оглядывал попутчика: унылое однообразие мира так не вязалось с легкой улыбкой Филона и его беззаботным лицом.