Или:
«Отвали от меня, педераст обдолбанный!»
Или:
«Не позорься, чувачок! У меня есть Мэрилин».
Или:
«Вот умора! Ты насмешил!»
Но его карамельный красавец не отличается презрением и высокомерием. Есть шанс, что он вежливо выслушает товарища. Утешит его. Прижмёт к себе. Ответит обоюдностью.
Лохматый отрешённо вырывает книжные страницы, наверное, думая, что вместо «Изысканного трупа» в его руках летняя ромашка.
– Эй, ты чего? – усаживается рядом Купидон.
– Мне надо с тобой объясниться, – оборачивается Лох.
– О’кей, детка. Я слушаю тебя, – закуривает красавец.
От волнения в животе Лоха звякают льдинки, а голова кружится так, словно он стоит на вершине Эвереста. И коленные чашечки дрожат.
– Если ты до сих пор не понял, то я признаюсь сам, – он наматывает волосы на палец, – дело в том, что ты мне небезразличен. Ну, то есть дорог. То есть я дышу к тебе неровно. Как-то так. В общем…
Лох угасает. Его лицо напряженно, словно он готовится к удару. Словно он уже получает удар.
– И что же? – выпускает дым Купидон.
– Да нет, ничего. Шняга, – отмахивается Лохматый, – забудь.
– Подожди, сладкий. Ты, что ли, втюрился в меня? – самодовольно усмехается блондин.
Лоха не просто бьют, его истязают на седьмом кругу Ада. Вставляют раскалённый зазубренный прут в задницу.
– Типа того, – упирается глазами в радугу Лох.
– Ну ты даёшь! – дивится Купидон. – И зачем ты мне это говоришь? Хочешь взаимности?
– Эм… Я действую интуитивно… Просто почувствовал импульс и решил сказать. Понимаешь, ты был единственным, кто не гнобил меня. Кто помогал и считался со мной. Кто дарил райские наслаждения, называл дорогушей и малышом, и… – горячо пыхтит Лох.
– Постой-постой, – прерывает его Купидон, – мне ясно, что ты, бедненькая дворняжка, благодаришь и воздыхаешь обо мне, сидя в туалете. И мне льстит твоё обожание, пупсик. И я не могу тебя задеть. Не могу обидеть грубостью или отказом. Я не из плохишей, дорогуша. Но – услышь меня правильно – я не буду гулять с тобой за руку. И не буду заниматься с тобой баю-бай. И жить, и носить парные кулоны, и покупать одинаковые майки, и забираться с тобой в один душ я не буду тоже. Надеюсь, ты не серчаешь? – ползёт уголок его губы вверх.
– Нет, конечно, нет. Но как же быть мне? Я ведь люблю тебя! Я привязан! – пылко произносит Лохматый.
– Ну и люби себе на здоровье. Никто же не запрещает, – смахивает пепел Купидон в банку из-под консервов. Этикетка гласит, что раньше в ней хранилась килька, обжаренная в томатном соусе. Лох сходит с ума по кильке, обжаренной в томатном соусе. И по Купидону. – Если любишь, тебя не должно парить, взаимно это или нет. Кайфуй от своих чувств – и всё. Главное ведь что? Чтобы любимый был счастлив. Ты же можешь служить своему папочке. Ноги мне массировать, рубашки штопать. Будешь ванну мне наполнять, одежду стирать, ну и всё в этом духе. Ты ведь не против, а? – смотрит на него белокурый парень.
– Нет, – трепетно отвечает Лохматый, – совсем нет. Для меня будет честью за тобой ухаживать. Правда-правда, – замирает он.
– Вот и славно, секретарь двухминутный, – ласково заключает Купидон.
Лох лишь сильнее убеждается, что он самый заботливый и чуткий. Самый добрый и снисходительный.
– Спасибо, – растроганно моргает прыщавый паренёк, и их диалог кончается хэппи эндом.
В постхэппиэндовский период Лохматый преданно суетится вокруг своего цветка. Лилии. Нарцисса. Кувшинки. Он бережно зашивает дырявые рубашки, оплачивает телефонные счета, находит одинаковые носки и гладит брюки. Каждый день его тёплые пальцы плывут вдоль фарфорового позвоночника друга, мягко ныряют под ключицы и медленно мнут спину. Светло-коричневая родинка на пояснице мило улыбается Лоху. Купидон мычит от наслаждения.
– Знаешь что? – наклоняется Лох.
– Что? – лениво отзывается кувшинка.
– Это прекрасней любых приходов, – дышит в ухо Лохматый.
– Здорово, – сонно бормочет Купидон, – только, будь любезен, не щекочи меня волосами, – зевает он.
– Ой, извини, – замечает массажист и собирает пряди под футболку.
Лохматый готов часами наблюдать за тем, как Купидон красит губы гигиенической помадой. Как он спит, положив под щёчку ладонь и пустив слюни. Как он смеётся, тонко и деликатно. Как он тогда говорит: «Надо смеяться над тем, что тебя мучает, иначе не сохранишь равновесия, иначе мир сведёт тебя с ума. Как килька, обжаренная в томатном соусе». Теперь для Лоха Купидон – личный Макморфий. Его космический мир. По сути, каждый человек – удивительный и неизведанный космос. И для каждого космоса обязательно найдётся свой астронавт. Так уж устроено.