– Преблагодарю, – кисло отвечаю.
Вместо привычных ложек или вилок подают палочки, и я с любопытством пытаюсь освоить причудливый прибор.
– Вот так, – показывает Купидон.
– Тьфу ты! Все пальцы сломаешь! – кривлюсь я, и все начинают ржать. – Чего смешного? – обороняюсь, но созревающий скандал прерывает официант с подносом.
На одной тарелке размещаются рисовые треугольники, завёрнутые в водоросли нори, а в другой – соломенная лапша с мясом.
– У-у, нажрёмся! – потирает ладони Дали. Ещё бы салфетку на шею повесил.
– Соблюдай правила этикета, – кошусь я в его сторону.
– Кто бы говорил, – безобидно отвечает Дали.
Я лишь качаю головой, давая понять, мол, безнадёжный случай. Между делом замечаю, что, кроме нас, в зале никого нет. Музыка не заполняет тишину, и пустота слегка напрягает.
Хелпов
Андерсен сидит в чистом опрятном кафе с мятными скатертями, потягивает ячменный чай и пристально следит за официантом. Чудаковатый он какой-то. Чем-то смахивает на инопланетянина. Брючной костюм делает его высоким, а лоснящиеся волосы, залитые лаком, блестят, как сердолик. Его внешность не характерна для здешних мест. Что-то магнитом толкает парня подойти к нему и познакомиться поближе. Но что? И почему? Видимо, подсознательно нечто цепляет внимание юноши, да Умберто не желает сталкиваться с неприятными фактами. Но Андерсен определённо знает, что не упустит шанс увидеть спрятанное. Расшифровать все коды Умберто. Признаться себе в потайных мыслях.
– Я отойду в туалет ненадолго, – рассеянно бросает он.
– Мог бы не уведомлять, – смеряет его презрительным взглядом Мэрилин, но Андерсен уже далеко.
– Предобрый день, – здоровается он, но Хелпов не удосуживается ответить на любезность. «Второй Джером Сэлинджер», – думает Андерсен. – Я хотел бы побеседовать с вами, – вежливо произносит он. – Вы производите впечатление загадочного типа. Гостя из будущего, что ли, – топорно продолжает парень. – Я надеялся, что вы поможете мне, – теряя надежду, всхлипывает он.
– Так тебе нужна помощь? – наконец, откликается Хелпов, словно только что включённый робот.
– Ну, вообще-то я просто хотел обсудить мучающие меня вопросы, – неуверенно мнётся Андерсен.
– Тогда присядем в укромном уголке, – приглашает его официант. Две фигуры тихо проходят в малую комнату с приглушённым освещением, отчего все предметы кажутся светло-коричневыми. – Я слушаю тебя, – пододвигается сердолик.
Хоть он и улыбается, лицо его сохраняет серьёзность.
– Фух, – собирается с духом Андерсен, – видите ли, я…
– Можно на «ты», – отмахивается собеседник.
Он кажется довольно общительным и открытым чуваком.
– Видишь ли, – исправляется гость, – я не знаю, зачем делюсь такой мелочью с незнакомцем, но интуиция подсказывает, что лучше излить свою душу. Выговориться. Разделить тяжкую ношу. В общем, – теряется он, – я был неприметным депрессивным книгоголиком, пока не понял, что мировая классика пропагандирует и превозносит уныние. Хандру. Мировую скорбь. Скуку. Тогда я решил вместе со своими друзьями изменить литературу, но из этой глупой затеи ничего не вышло. Однако я не опустил руки, а продолжил настаивать на восстании. Я назло стереотипам боролся с ленью и грустью. Помогал друзьям. Все считают наркоманов и анорексичек, виртуалов и жертв насилия безнадёжными и пропащими людьми, но я упрямо доказывал обратное. Я чувствовал себя ужасно беспомощным. Каждый день меня преследовали сомнения, что война закончится поражением. Но по утрам я заставлял себя улыбаться и подбадривать товарищей. Верить в них. Наполнять их жизнь смыслом. И вот уже полгода мы дружим, путешествуем, занимаемся хобби и выручаем друг друга. То есть, я хочу сказать, что зависимость лечится. И что счастье возможно. Но по ночам мне снится сон, в котором я лечу над огромным маковым полем. И там, в этом поле, лежат десятки, сотни, тысячи спящих детей. А я лечу над ними всеми и ничем не могу помочь. Никак не могу разбудить. Я понимаю, что нельзя достигнуть массового счастья. Нельзя спасти сразу всех. Это наивные утопические грёзы. Главное – вытащить близкого из пропасти. Но удручающее положение на нашей планете не позволяет мне спать спокойно. Каждый раз, сталкиваясь на улице с подростком-курильщиком, моё сердце ухает в яму. Я всего лишь хочу спасать детей, но остаюсь бессильным. Остаюсь никем. Потому что псевдоискусство поражает всемирную пандемию апатии. И она заразна, – горячо шепчет Андерсен, словно уставший напуганный ребёнок. Его горло дрожит. Он так долго хранил всё в себе, что откровениям трудно прорваться наружу. Этакий психологический запор.