— Ты думаешь про отца? — тихонько спросила она.
Он прокашлялся, полез было за куревом, но раздумал: Эдита не любила запаха табака, и он старался курить поменьше.
— Море у нас есть, посмотри, какое море! — Она широко повела рукой. И лукаво наморщила нос: — Яхты тоже есть. Что еще есть? Что?
— Ты! — сказал он и крепко сжал ее плечи. — Ты... Эдитка, малыш... Время?
— Да. Let’s go! — сразу став серьезной, сказала она. — Не надо подвести командира. Мне нравится твой капитан.
Она вскочила и легко побежала вверх, к дюнам, и исчезла на их гребне, взметнув легко-тяжелое облачко песка; жестко зашелестели колючие травы, похожие на узкие, тонкие и острые лезвия.
Когда он вскарабкался наверх, она уже садилась в машину. Запыхавшись, он ввалился на правое сиденье, сгреб ее в охапку, повалил на себя; хохоча, она брыкалась, весело ругаясь сразу на двух языках; он стал жадно и быстро целовать эту длинную, тонкую шею, эти светящиеся розовым светом крохотные уши под золотыми завитками, а сумасшедшая гудящая нежность заливала душу, забивала дыхание, сердце вспухло в горле и уже не давало дышать, и ее сердце стучало ему в глаза, в лицо, в душу, — и она обмякла в его руках, ее губы раскрылись, и он знал, что каждый вздох — последний, он почти не дышал, и теперь она была весь мир, и не стало его вовсе, он растворился в ней, он пропал вовсе, потому что мир пропал — она, только она, женщина его, его жизнь и душа его, вся вселенная, — она, и ничего нет, кроме нее...
Эдита тихонько вздрагивала рядом. По его лицу, по закрытым глазам веяло чистым теплом ее дыхания. От нежности к ней немели пальцы, ныло под сердцем. И тут он услышал знакомый нарастающий гул и открыл глаза.
И перед ним распахнулось небо.
Он лежал, запрокинув голову, и смотрел сквозь заднее стекло автомобиля в низкие облака. Гул приближался справа. Он скосил глаза.
Из серой рваной ваты облачности вывалился истребитель — такой знакомый, такой близкий силуэт; чуть покачиваясь и оседая хвостом, желто-блестяще светя в свете дня включенной, как положено, фарой, «миг» низко проплыл над их машиной, и уже выпущенное шасси торчало, как длинные, нескладно худые, косолапо подвернутые внутрь ноги.
Эдита глубоко, прерывисто вздохнула и открыла глаза — и неотрывно провожала взглядом самолет, который с густым гулом прошел над шоссе и скрылся, оседая, за лесом. Гул утих.
— Разведчик погоды, — тихо сказал Георгий.
— Как? — Эдита села, откинув волосы и застегивая щелчками кнопки своей выгоревшей мужской голубой рубашки.
— Разведчик погоды вернулся. Ходил, небо щупал, море смотрел, ветер нюхал. — Георгий улыбался.
— Значит, ты будешь летать?
— Однако! — Он чуть не схватил ее за нос, но она вовремя увернулась. — Мы всегда летаем.
— Значит, летать? — настойчиво повторила она, и в ее голосе Георгий уловил тревогу, обдавшую его теплом.
— Не думаю. Мы просто ждем. А вообще полетов сегодня нет, — явственно-фальшиво соврал он.
— Ты ждешь?
— Мы. Ждет экипаж. Пожарники. А пожарники — что? Они всегда спят.
— Ждешь зачем?
— Чтоб девки спрашивали.
— И такая погода?
— Для нас нелетной погоды не будет. Чтоб ты на скрипке играла. Григ! — Он водрузил на свой нос ее очки и сделал мечтательное лицо, закатив глаза. Она сердито сдернула очки, надела их сама и повернула ключ зажигания. — Эдитка, пусти за руль, — попросил он жалобно.
Она рывком включила передачу.
— Пожалуйста.
— Это папина машина! — сердито сказала она.
— Почему ты сердишься?
— Ты глупо отвечаешь! Глупо говорят дураку.
— Но ты задаешь ненужные вопросы, девочка.
— Я спрашиваю, потому что ты не пожарник! И сейчас, нет, скоро ночь. И будет дождь. И ты будешь летать. Это плохо для меня! Очень плохо, что мне это плохо! Я правда дурак. Нет, дура.
— Но я и так лишнее говорю. Раз-гла-шаю!
— Ты дразнишь меня. Я знаю, у вас так говорят с женщиной.
— Ого! Это что-то новое. Ну, тогда держись...
— Пусти... Ой, пусти, гр-рузинский грубец!
— Во эт да! Ну, пустил. А если б не дразнил, то машина перестала быть папина? Ур-р!..
— Что ты делаешь?! Пус-сти! Я за рулем!
— Ах, Эдитка-малышка, если б ты знала, как это не по женски — такой сердитый шофер. Это не женщина — это драйвер.
— Сам драйвер! — Она резко затормозила.
— Ага, сам дурак! — захохотал он.
Вообще было забавно наблюдать, как эта милая музыкальная девушка сердится, как за рулем она превращается во вполне современно-европейскую женщину.
Он обошел машину, пока она перебиралась на правое сиденье, сел за руль, мягко, с любовью к этому делу, включил скорость и пропел, выжимая сцепление: