— Командир! — встревоженно вызвал штурман. — Командир, через две минуты точка поворота и выход на суда. Как будем ворочаться — они ж мешают?
— Молча. Ты делай свое дело, а уж мы справимся со своим.
— Командир, на пеленге сорок два вижу групповую цель, три единицы, цель классифицируется как группа надводных кораблей.
— Вот так, — удовлетворенно сказал Кучеров. — Вот и мы!
Наушники вновь ожили — если тот голос можно назвать живым:
— Коллега, я — колонэл, э-э... полковник и много, много прошу поворот. — И даже не акцент — какой-то дикий, киношно-карикатурный акцент — бил по нервам, а сам этот голос.
— Ого, — сказал Щербак, — нас полковник просют. Уважает!
— Молчать...
— До точки поворота — минута. Может, отвернем, командир? И зайдем иначе, командир?
— Мы отвернем туда, куда должны отворачивать. И они это прекрасно знают. И будут знать всегда, штурман.
— Да я нормально.
— КОУ, обстановка?
— Есть. Разворачиваются с выходом на наш курс для захода с кормы. Удаление — около десяти.
— Есть...
Ровно тянули турбины. И не ведающее людских метаний солнце, огромное, вечное Солнце величественно плыло над горизонтом. Кучеров подумал и опустил неторопливо солнцезащитный козырек. Маленькими они были, эти свирепые «волки», над бескрайним синеющим океаном, под извечно спокойным нерушимым небом. Маленькими и суетливыми.
— Закончили разворот, выходят на наш курс, — доложила корма.
Кучеров подвигал пальцами — он все-таки отбил их о штурвал. И смех, и грех...
— Нагоняют. Идут левей.
И через несколько секунд Кучеров увидел наконец лицо полковника. Вернее, не лицо, а неясный силуэт лица.
Тускло поблескивала под прозрачным фонарем-«каплей» непривычно серая каска-шлем с поднятым забралом светозащитного козырька. Ф-18 шел слева метрах в десяти, не больше, не качаясь и точно удерживая скорость. Вот вскинулась в приветственном жесте рука. Кучеров подчеркнуто сдержанно кивнул и включил СПУ:
— Корма, где второй?
— Отстал от ведущего, идет слева сзади, пятьдесят метров, с превышением.
— Э-э... Ваше звание, коллега? — медленно осведомился голос.
Кучеров молчал. Он смотрел вперед.
— Вам нет, э-э... Нельзя ответить? О-о, мы знаем, — раздался короткий сочувствующий смешок. — Коллега кэптэн? Мэдж... Мэйор? Я прошу — лэфт, лево. И нет проблем. Прямо — у нас есть проблемы. О’кэй?
— Приготовиться к повороту вправо сорок два, — негромко и деловито предупредил штурман.
— Понял...
«Хорнет» выжидательно висел рядом. «А красивая машина, — неожиданно подумал Кучеров, — только чуть тяжеловата — даже внешне. Слишком, пожалуй, велика и тяжела для хорошего истребителя. Ждет, волчина... Ага, вон и напарник показался».
Полковник — хорошо было видно — демонстративно улыбнулся и помахал рукой. Кучеров не ответил — слишком уж широкой была эта улыбка, словно терпеливый и добрый хозяин ободряет подзагулявшего гостя, выпроваживая его из дома. Ну уж нет, «хозяин»! Этот океан — для всех!
— Ведомый нас жмет, командир! — встревоженно сказал Щербак; и сам Кучеров боковым зрением увидел, как второй истребитель, словно притягиваемый магнитом, стал боком надвигаться на Ту-16, ближе, ближе... А полковник, словно хладнокровно наблюдающий за куражащимся хулиганом негодяй, отодвинулся чуть в сторонку, так, а этот — еще ближе...
— У него белый шлем, — почти крикнул радист.
Но Кучеров и сам увидел белую каску. Белый цвет шлема означал, что самолет пилотирует летчик-негр. «Хорнет» неотвратимо надвигался, до него оставалось меньше десяти метров, но он качнулся еще ближе...
Кучеров слышал удары сердца в виски, сжало холодом живот. Прямо, только прямо! Острый нос «американца» с торчащей штангой ПВД[13] чуть подрагивал рядом; казалось, высунь руку — и ухватишь его в кулак. Лицо пилота, неразличимо-темное, было полускрыто опущенным забралом светозащитного щитка; он сидел в кабине без «намордника» маски; еще ближе, еще...
— Командир!.. — почти простонали наушники.
— Мол-чать! — процедил Кучеров, чувствуя всей кожей ладоней, всем телом подрагивание живых рулей. Только б не качнуть машину!
Он не мог, не имел даже секунды, чтоб заглянуть в лицо «того» пилота — такого же, как он сам, человека, но выполняющего немыслимый в своей страшной, ненужной дерзости и бессмысленности приказ. «Эх, парень, парень, как мы вас жалеем, ведь мы вас всегда защитить готовы, нам ведь с детства внушают готовность братской помощи и веру в человеческую совесть; что ж ты делаешь, парень...»