На экспедиционников-то я сердца не имел, их тут Сонец зажал, а его я бы от людей отстранил, он не умеет. Ладно там я, меня он считает за плевок, который можно растереть сапогом, но другие-то люди другие. Начальника партии Симагина, что нас нанял, мы приняли еще как. Мужик правильный. А я понял по разговорам в партии, Сонец его за что-то ест. И Легостаев тоже для пользы народа много сделать хочет - это слова Симагина, с которым я один раз о политике и жизни говорил. Да и меня Сонец не понимает, я в душе не такой. Меня знает моя Катеринка да ребята с артели...
Катер уплыл, и я поднялся наверх, в пустой чум. Где То-богоев? Потолкался у пустых палаток, с кухаркой балакать было не о чем. Потом увидел алтайца на огородах. Сморщенный, легонький такой мужичок, будто усох на солнце. Решил к нему, потому что идти было некуда. Он пасынковал помидоры и пускал к ним воду. Сюда бежит с гольцов ручей. Его где-то повыше взяли и тут распределяют. Я попил из желоба. Тобогоев дал мне закурить и сказал:
- Почто топчешься? Садись.
- Может, надо было тебе поговорить с Сонецом?
- С ним говорить - воду лить. Он меня прогнал.
- Куда прогнал?
- Договор был - до конца проводником, а когда я партии развел и тропы указал, Соне говорит: "До свиданья, не надо". Плохой начальник.
- Зараза!
- Баба болеет, и лесничий на казенный огород меня поставил. А мой огород - тайга. Этот помидор я не ем...
- Какая еда! - сказал я.
- Алтайцу тайгу давай.
- Это уж кому что.
- Ко мне даже не подошел, - с обидой сказал Тобогоев. - Всех наших с покоса снял, а меня не видит. Не нужен.
- А почему он меня не взял? - спрашиваю. - Как думаешь?
- Плохой разговор слышал?
- Нет.
- В поселке тебя милиция ждет.
- Иди ты!
- В тайгу тебе нельзя, потому что уйдешь.
- Куда?
- К тувинцам или в Монголию, мало ли...
- Вот гад!
Если дам деру - значит, я в пузыре? И не потому ли они меня с собой не берут, чтоб я тут надумал смыться? До чею же наршиво получалось! Так мне всю дорогу не светило. Когда выскочил и паспорт заимел, в городе на работу нигде не брали, а от деревни меня отшибло еще раньше. Завербовался в Томскую область на лесоповал, но за зиму там кончили хорошие леса, и заработки наши плакали. Народ начал подрывать из леспромхоза, и я не усидел. Сезон у геологов шурфы кайлил, осенью подался в Горную Шорию бить шишку. Помотало-помотало меня по Сибири, потом один мужик сблатовал в Россию, на рыбные промыслы. Думаю, все поближе к родине. Недалеко от Астрахани взяли меня на завод и приставили к зюзьге. Это такой черпак с сеткой. Тысячу раз за смену возьмешь черпак с живой рыбой наперевес, а к вечеру дрожь в коленках, и плечи до сегодня ведет от этой чертовой зюзыи...
- А где ты его потерял? - спрашивает алтаец. - Далеко от большого перевала?
Взялся я объяснять, а сам чую, что неправильно толкую. Он засек это. . - Не так, однако, - говорит.
- Может, и не так. Ночь сразу же упала.
Тогда Тобогоев спрашивает, почему я не стал искать инженера. Говорю, что искал, кричал долго, но потом кричать стало нечем, осип, и эту речку не переорешь.
- Какая речка?
- А я знаю? Кыга, не Кыга...
- Как выходил?
Объясняю и опять вроде путаюсь. Я ведь там сорвался ночью, сильно ударился головой, но цел остался. Сонецу,, повторяю, про свой глаз и свои синяки насвистел, потому что били меня такие же работяги, которых экспедиция привезла, с собой, а на людей я никогда не капал и мог их понять. А тогда от падения одурел, вылупил шары и полез не знаю кудл, только лишь бы подальше от этой бешеной речки. Поточ смекал, что могу по новой загреметь. Костер запалил, сел отдыхать и все оглядывался - вдруг приблудит к огню Легостаен. Не дождался, подумал, что он давно уже дунул к озеру. Когда зори сошлись, я полез дальше. Поверху лбы огибал, все руки поободрал, ручьев перебродил штук несколько, речку какую-то перепрыгал над пеной, по сыпучему камню спускался. Потом в развилке гор увидел Алтын-Ту - такая приметная обрывная гора стоит на той стороне озера. Это, кажись, девятого было. ну да, девятого...
- А сегодня какое? - спрашиваю Тобогоева.
- Одиннадцатое вроде, - говорит он и смотрит на меня черными и косыми глазами, в которых ничего не поймешь. - Однако пойдем?
- Куда? - спрашиваю, а самого вроде жаром окинуло. - Куда пойдем?
- Инженера искать, - он так же непонятно на меня смотрел. - Найдем, однако...
Много чего а хотел сказать алтайцу, но ничего не сказа т. Просто не мог, потому что от волнения начало душить. Алтаец допетрпл, что со мной неладно, ушел, а я остался сидеть на огороде и думать. Что я за слабак? Чуть чего - и уже готов, спекся, как баба. Правда, я никогда не допускал такого, как -некоторые психи в лагерях - начифирятся и давай выть по-собачьи, колотить головами о землю. Но расстроить меня - пара пустяков.
По мне, можно год или больше жить без людей, лишь бы потом встретить человека. А как встречу, сразу слабею. На этом меня, между прочим, и Катеринка моя прикупила. Я запил там, на рыбных промыслах, а она раз нашла мои ч ночью в грязи и затащила к себе в барак. Отмыла, пластырей налепила, постирала с меня рубаху, а я был так нагазован, что даже не видел ее. Утром приходят с ночной вахты рыбачки, гонят меня и говорят, что это Катька-дура со мной отваживалась. "Какая Катька?" - думаю себе.
С утра на зюзьгу встал, а в обед рванул к протоке, где у завода была постоянная тоня. Попал как раз к притонению. Бежной конец уже завели, и бригада выбирала невод. Бабы и девки шлепали судаков в прорезь, кричали и смеялись, хотя ничего веселого в их работе не было - в воде целый день, руки голые на холодном ветру, и резиновая спецовка тоже холодит. Кроме того, на красную рыбу уже запрет пришел, осет
ров за уши выкидывали в реку, а на сорной мелюзге не заработаешь. Рыбачки увидели меня и давай над моими пластырями скалиться, но я не уходил, глядел, чтоб угадать, какая из них Катька...