— Не плачьте, не тратьте слезы. Я не из милиции. Я учился с Анисьей Михайловной.
Сказал и сам испугался своего голоса. Так, значит, я в ее доме сижу, и скоро сама нагрянет. Ну и дояр, ну и завел ты меня далеконько, — и сам над собой усмехнулся. В своей деревне не привелось встретиться — судьба водит, разводит, — так вот где пришлось, не чаял и не гадал. Хозяйка смотрит на меня пытательно, исподлобья.
— Поди, ложно наводишь. Поди, переодетый какой — всяко быват.
5
Брызнет, растает, жизнь пролетит. У нее уж дети, и муж, и свекровь, и, поди уж, многое в судьбе своей сделано, переделано, а для меня прошли эти дни и растаяли. И вот уж из газеты скоро уволят. Сейчас подумалось об этом спокойно и безнадежно — все равно ведь уволит редактор, не поймет, не простит. Да и прощать что? Какой вред я принес ему, в чем подозревать меня?
— В какие годы учился? — опять ожила хозяйка. Лицо ее освободилось от слез. — Как скажешь, так и поверю, может быть.
— Лет десять назад.
— Совпадает.
В глазах ее витал интерес, даже и не интерес уже, а большое внимание, зрачки сухо поблескивали и тянулись ко мне.
— Совпадает. А вот определи, котора тут Анисья Михайловна наша? Котора тут расположилась, а котора ее сестрица? — И хозяйка встала со стула и подала мне с этажерки толстый синий альбом. Сама открыла первую страницу. На снимке я сразу узнал Оню с Петром. Они сидели на одном стуле, рядом стояла Клаша, а в ногах у них примостился мальчик в светлом костюмчике, в бескозырке. Мальчику всего год или два. Я положил ладонь на фотографию и тихо сказал:
— Слева Анисья Михайловна, а рядом — Петро. А стоит с ними Клаша.
— Петро Иванович, аха… А под ними Виктор Петрович — большак. Он вот на быков-то и натакался. В бригаде выбраковали на мясо, к посевной на супы, а Виктор Петрович к одному приходил да ласкал его, трогал, а потом взял и объездил. И Александро Петрович туда. А чё — пять лет в феврале было меньшому. Мужик. Ему другого быка подготовил Виктор Петрович. Вот и ладно. Да и смирены попали, а вон каки туши.
— Забавные у вас ребята… — сказал я тихо и улыбнулся, пробуя забыть эту фотографию, но не мог, да и было опять неспокойно.
— Не забавны, а жалостливы. Чужих кошек да собак кормят, а о своих уж — не говори. То голубей приманили. У нас под крышей-то голуби, да-а! Всех-то они любят; поди, где-то зачтется. Или нет.
— Как им быков разрешают? Колхозные ведь.
— А чё колхозу — воевать с дитями? Да и на мясо, говорю, выбраковали быков. В производители ладили, да не получилось, а потом подхолостили, да зиму-то кормили даром. Вот в поле выедут — и заколют трактористам на суп, на свежак.
Я представил, какое ждет ребятишек горе, как они заплачут, когда узнают про быков.
— Горе будет для ребятишек.
— Горе, горе. Куда-то бы их увезти на это время, запечатать. Ну, а куда опять с быками? Себе забрать, да на племя, — она засмеялась довольная, но вскоре оборвала смех. — Значит, учился с Анисьей Михайловной. Значит, надо к тебе с доверием… Ну чё, прости меня, дуру. Худо я тебя приветила, никого на стол не выставила — ни ложки, ни поварешки. — И она убежала на кухню, да быстро, по-молодому, со спины совсем тридцатилетняя женщина, а то и помоложе. Скоро из кухни потянуло густым мясным запахом, забренчали тарелки, а потом и сама вышла.
— Взгляни-ко в окошко, не поленись. Замаялся Виктор Петрович, поди, осип. — Я выглянул в окно. Старший лежал в сугробе, а на нем сидел младший брат и пытался накормить его снегом. Но ничего из кормежки не получалось, и младший старался придавить старшего животом. И удалось придавить. Оба в снегу, хохочут, оба смотрят на окна. Нас быстро заметили и захохотали еще громче, напоказ, будто не в снегу лежат сейчас, а где-то на сцене и своим выступлением очень довольны.
— Артисты-ы! — вырвалось у меня невольно, а хозяйка засмеялась, глаза закрылись от смеха.
— Ты бы поглядел, как они спать ложатся. Добры наезднички. Все подушки в ходу. Правда, Виктор Петрович — посмирнее…
Интересно, почему она всех навеличивает и не устает — Александро Петрович да Виктор Петрович, а они еле до букваря доросли. И только подумал так — и завертелось, поднялось в голове внезапное — Виктор, Виктор, Виктор Петрович… Почему имя такое? Могли и другое дать, а они Виктором нарекли. Что ломать голову — лучше спросить.
— Кто имя дал старшому — мать ли, отец? — спросил я вздрагивающим голосом и зажмурился. А вдруг мать?
— Мать дала имя. Настояла. Петро Иванович посыкнулся — Петром бы, мол, по отцу, но она на него руками-ногами. Смирился. Отошел от нее. До шести месяцев докормили — такой ухобака первый-то сделался, да толстушшой — и уж на горшок сам, сам, как тут и было. С другим-то помучились, а этот — как по часам, как мыркнет — так и подставляй горшок. И от больницы избавил — не заболел никак.