— Так, значит, мать придумала? — спросил снова, но уж знал заранее, что ответит. И сразу почувствовал, как вспыхнули мои щеки, да и она что-то заметила во мне особенное — посмотрела пристально и с задержкой.
— Сама мать придумала, сама родила — сама и придумала… В сельпе тогда всё выпили, мужики-то потом на станцию ездили, добавили у буфета. Три дня и прогуляли. Обмыли добро. Гости, слава богу, довольны. Попили, поели. А ты чё глядишь так — не веришь?
Веришь — не веришь. Смешная ты женщина, странная, и еще что-то в уме промелькнуло, но через секунду мне уже стало так весело, так легко жить на свете, что засмеялся прямо в лицо хозяйке. Ну и дояр, сколько ты дел уже натворил, а сам все еще не показываешься. Завел ты меня далеконько, как-то выйду назад… И я опять засмеялся, и опять решил ее попытать.
— Отец, говорите, против был? А она настояла — Виктором!..
— Тебе чё, — удивилась хозяйка, — с какого боку назвали, с того и назвали, на то родители. С имечка не возьмешь прибыли. Смотря потом по человеку. Мало ли имен.
Мало ли, а она вот в честь меня назвала. Ну, конечно же, в честь меня. Уж какое здесь совпадение — на виду все дело. Отдала мое имя сыну. И от того мне радостно. Ведь не мой сын, а все равно радостно, хотелось до утра теперь слушать хозяйку, сидеть до утра в этой комнате и вести разговор.
— Да чё с тобой? Захворал? Вон, разожгло шею. Поди, где оступился, а вода-то теперь зловредна. Может, беленькой обогреть?
— Нет! Нет! — испугался я, но она уж несла бутылку, в другой руке — соленые помидоры. Потом поставила тарелку супу. Все, что было в бутылке, вылила в один стакан. Я замахал руками.
— А не выпьешь — на ферму не пустим, — сказала это строгим голосом, и я подчинился. Ей тоже отлил немного.
— Разе чутельку. То сердце побаливат. Как не болеть-то, ведь все к сердцу.
Выпили. Меня в жар занесло, смотрю — хозяйка тоже раскраснелась и утирает губы платком.
Неужели в честь меня назвала? Виктор Петрович, Виктор… Конечно, в честь меня, чего еще думаю, соображаю. И стало совсем легко и вроде совсем опьянел, и грудь стала расширяться, будто раздувал ее кто-то мехами. Пойти бы сейчас к дояру, но хозяйка заговорила, — заговорила тихим, успокоенным голосом, и этот голос привлек к себе. О чем она? Начинаю прислушиваться, вот и слова уже понимаю. Но зачем сейчас эти слова, надо бы на улицу, в самый раз сейчас к дояру, да пройтись бы до него по снежку — остудить голову.
— И Александра Петровича обмывали не худо. И я выпила сколько-то. А чё, думаю, не к нам будь сказано, — не выпьешь, дак он обидится, заболет. Нет, я выпила…
Но я уж опять плохо слышал, о чем она говорит, — слова рядом струятся, перекатываются, как дождик по листьям, но самого дождика нет, не вижу, не различаю, — и опять стали близкими те поцелуи, те далекие, невысказанные признания, опять вошла в голову та далекая музыка. Кружится музыка, лицо Онино кружится, вот уж близко лицо, совсем близко, мои губы задевают его, а лицо смотрит вперед, точно не слышит ни меня, ни музыки. Брызнет, растает, жизнь пролетит…
— Заболел, аха? — хозяйка задела мое плечо, и я увидел ее зрачки. Они не мигают, внимательны. — Так вот и Ольга наша Петровна. Заболела, заболела. А так ждала девочку, и прилетела девочка.
— Какая Ольга Петровна?
— Чё теперь после время. Прокараулили Ольгу Петровну. Чё уж. А сколько с ней приняли, такая она дорогая. Все животиком до года, все переделали, а ревет да корчится. Ревет да корчится. Только одна помощь: нарву лопушков прямо с огорода, да перед глазами разметну их. Она потянется и затихнет. Да опять. Опять корчится да ревет. Скоро уж и пупок полез. Это место стали мылом намыливать, да посудину глиняну прикладывать натакали, да растирать. Помогло немного, а уж как на второй год перевалило, так полегче сделалось, так и полегче, полегче, изошло всё. Чё уж теперь, прокараулили. Нет уж нашей Ольги Петровны.
На лице у нее появились слезы. Сжала подбородок ладонями и поглядывает на меня. Глаза красные, и не вытирает слез. И я не знал, что делать — как-то успокоить надо, а самому не до этого. Все представлялось — вот-вот дверь откроется, и зайдет Оня, и увидит меня, и я ее увижу. И я не знал, что будет, когда ее увижу. Было страшно и сладостно, и хотелось уйти на дорогу, уехать. Но я чувствовал — не уеду. А у хозяйки все больше и больше слез.