«Если честно, Лайем, то мы не понимаем, почему она до сих пор не приходит в себя», – казалось, говорили они.
Здесь собрались лучшие доктора страны, и никто из них не мог сказать ничего определенного. Они действительно оказались в тупике. Оставалось только ждать и надеяться. Молиться, чтобы она прожила еще один день, потом еще один. И вдруг очнулась…
Хотя Лайем не ожидал никакого чуда от медицины, он все же надеялся на чудо… Может быть, операция – единственное спасение. Лучше, чем ничего…
Когда Лайем в следующий раз посмотрел на часы, было одиннадцать утра. Через щель в шторах он увидел розовый луч солнца.
Настало время, чтобы сказать детям… хоть что-то.
Он медленно направился в холл.
Что за черт! Как будто все ожидание мира сосредоточилось в этом месте. Лайем вдруг понял, что теперь каждая комната для его детей обращена в комнату ожидания. Даже дома ощущение пустоты не будет покидать их. Незанятое место за столом, плед в углу дивана в гостиной перед телевизором…
Лайем помедлил перед тем, как войти в ту комнату, куда проводила его детей сестра. Здесь было достаточно места для того, чтобы собраться всей большой семьей в случае прощания с усопшим. Все вокруг раздражало безупречной белоснежностью, в стенных нишах стояли деревянные кресла, на столиках лежали Библии и журналы с рекламами похоронных агентств. На стене громко отсчитывали время электронные часы.
Джейси стояла спиной к остальным, глядя в окно. Казалось, она внимательно изучала парковочную стоянку, но Лайем сомневался, что она видит перед собой что-либо, кроме бескровного лица матери на фоне песчаного манежа.
Брет свернулся калачиком на диване, как зародыш в утробе матери, засунув палец в рот и зажмурившись. Одному Богу было известно, что он видел.
Лайем призвал на помощь все свое мужество.
– Привет, ребята, – сказал он и не услышал своего голоса. На какой-то миг ему показалось, что он вообще не смог выдавить из себя ни звука.
Джейси резко обернулась. Ее длинные темные волосы, обычно уложенные по молодежной моде, ниспадали на плечи. На ней были пестрые брюки и свитер не по размеру. Глаза заплаканы, следы от слез еще не успели высохнуть. В темных расширенных зрачках застыл немой вопрос.
– Она жива, – сказал Лайем.
Джейси зажала рот дрожащей рукой. Лайем видел, каких усилий ей стоило не расплакаться перед младшим братом.
– Слава Богу!
Лайем подошел к дивану и сгреб в охапку сына, который, казалось, перестал дышать.
– Иди сюда, Джейс, – позвал Лайем.
При его словах Брет широко раскрыл глаза. В них застыли слезы.
– Мы сможем увидеть ее завтра? – спросил он дрожащим голосом.
– Еще нет, – ответил отец. – Я говорил вам, что она сильно ударилась головой. Но оказалось, что дело гораздо серьезней. Она погрузилась в глубокий сон. Это называется кома – тело живет, но разум не подключен к нему. Помните, как бывает при сильной простуде? Чем больше вы спите, тем скорее поправляетесь. Здесь примерно так же.
– А она проснется? – Обескровленные губы Джейси дрожали.
Лайем вздрогнул от прямого вопроса. Любой ответ сейчас был бы ложью.
– Мы надеемся, что да.
Он посмотрел на Джейси и увидел, как она печальна, сколько отчаяния в ее глазах. Она была взрослой дочерью врача, она понимала, что из комы выходят далеко не все.
Лайем молился единственно о спасении своих детей. Он мог предложить им только разделить свою надежду. Но это вовсе не рецепт с лекарствами, который он мог бы прописать как врач.
– Ей нужно, чтобы мы верили в то, что она вернется, – сказал он. – Наша надежда должна быть сильной. А когда мама будет готова к этому, она проснется.
– Держи ее, папа, – сказал вдруг Брет, вытерев слезы.
– Доктора делают все возможное, но она пока не просыпается, Бретти…
– Как Спящая красавица, – напомнила Джейси брату.
– Спящая красавица спала сто лет! – разрыдался Брет.
Лайем подхватил сына и прижал к себе. Джейси подошла к ним и обняла обоих. Лайем уткнулся лицом в спутанные волосы сына и, почувствовав горячие слезы дочери, понял, что не сразу сможет отнять лицо от хрупкого плеча Брета. Он молился.
На больничной стоянке было слишком много машин. Эта мысль прежде всего проникла в сознание Розы, когда в полдень она подъехала к медицинскому центру имени Йэна Кэмпбелла.
Она глубоко вздохнула и сняла руки с руля. Только сейчас она поняла, что обливается потом, хотя снаружи было не так уж жарко.
Роза увидела, что перед входом в больницу установлена статуя Девы Марии. Это ее несколько успокоило.
Электронные двери с тихим шорохом разъехались в стороны. Горький, вяжущий запах медикаментов вызывал дурноту.
Роза почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она прижала к животу сумочку и сосредоточилась на клетках линолеума под ногами. Это давно стало для нее привычкой, одной из тех, которой она не могла противиться. Когда она очень волновалась, то старалась считать шаги, отделявшие ее от того места, куда она шла. Перед стойкой в приемном отделении она остановилась.
– Я хочу повидать доктора Лайема Кэмпбелла.
– Я свяжусь с ним. Присядьте, – ответила девушка.
Роза кивнула и отошла. Теперь она занялась подсчетом шагов между стойкой и рядом пластиковых кресел. Их оказалось четырнадцать.
Она слышала, как имя ее зятя раздается по громкоговорителю. Через несколько минут он подошел.
Он выглядел так, как она и предполагала, – уставшим и встревоженным. Он был высок и хорошо сложен, хотя никогда раньше она этого не замечала. Впервые за много лет они стояли лицом к лицу. Раньше ей казалось, что он занимает гораздо меньше места в жизни ее дочери. Но оказалось, что у него сердце льва. Роза не знала другого мужчину, который бы так сильно любил женщину.
– Привет, доктор Лайем, – сказала она, поднимаясь.
– Здравствуй, Роза.
Возникло минутное замешательство: она ждала, что он что-то скажет. Она долго пристально смотрела на него. В его зеленых глазах застыла печаль, и этого оказалось достаточно.
– Она жива? – прошептала Роза. Он кивнул.
– Господи, слава Тебе! Я могу взглянуть на нее? – Она говорила спокойно, но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в сумочку.
– Мне бы хотелось… – Лайем мотнул взлохмаченной немытой головой.
Его глубокий голос, которым он всегда умел владеть, вдруг превратился в жалобный стон, и это заставило ее вздрогнуть.
– Мне бы хотелось избавить тебя от этого, Роза, – закончил он с улыбкой, испугавшей Розу больше, чем слова.
– Пойдем.
Они вышли в холл. Роза не поднимала глаз, уткнувшись в пол и считая шаги. Лайем был для нее чем-то вроде путеводителя, который она воспринимала боковым зрением. Вдруг он остановился у какой-то двери и прикоснулся к ее плечу. Он старался ободрить, успокоить ее. Роза вздрогнула, потому что он никогда прежде так не делал. Этот инстинктивный жест на фоне его собственной боли показался ей особенно трогательным. Ей тоже хотелось прикоснуться к нему, улыбнуться, но не хватило сил.
– Она выглядит не лучшим образом, Роза. Ты войдешь к ней одна? – спросил Лайем.
Она замотала головой. Они вместе вошли в палату, и из груди Розы невольно вырвался возглас: «Господи!»
Микаэла лежала на узкой больничной койке – на таких кроватях с металлическими спинками обычно спят дети. Рядом стояла капельница. В палате было темно и мрачно. Слава Богу! Роза не вынесла бы, если бы увидела свою дочь под ослепительными огнями прожекторов.
Девять шагов – ровно столько отделяло ее от порога до кровати дочери.
Прекрасное лицо Микаэлы было обескровлено, бледно, измождено. Оно казалось неживым. Ее щеки никогда не были такими распухшими. Роза склонилась и прикоснулась к щеке – она походила на воздушный шарик.
– Девочка моя, – прошептала Роза. – Я никогда не видела тебя в таком ужасном виде.
Она пошатнулась и вцепилась в спинку кровати. Ее побелевшие пальцы дрожали от усилия.