Роптать смысла не было. Всё равно изменить я ничего не могла.
А за пять лет моей «ссылки» либо падишах помрёт, либо ишак сдохнет.
— Ты бы попросила Толика с тобой к Гучковым съездить, постоять… мало ли, — уже одеваясь, когда я стояла в дверях, сказала Мария Александровна.
Толик — водитель при нашем ФАПе. Дородный мужик пятидесяти пяти лет, килограммов сто тридцать весом, при росте под метр девяносто. В нашем УАЗике с красным крестом на боку, он помещался с заметным трудом.
Панибратское «Толик» подходило ему, как мне роль сельской жительницы, но для всех он был Толиком, а я… земским доктором, постоянно проживающим в селе.
У меня и огород имелся, да…
— У него рабочий день окончен уже.
— Так забеги к нему, знаешь, где живёт, не откажет, поди. Пусть приглядит… от греха-то подальше.
— Гучковы — асоциальная семья? — спросила я с удивлением.
Не похожа была Василиса на ребёнка из неблагополучной семьи, напротив, по местным меркам хорошо одета.
Не в лакшери бренды, но добротно, качественно, удобно, и не сказать, чтобы дёшево…
Мне, например, сейчас купить такой комбинезон для дочки проблема. Не неразрешимая, но просто взять уже не получится. Сначала придётся хорошенько подумать, постараться найти по объявлению ношеное, в хорошем состоянии, и только потом решиться на покупку нового. Или не покупать…
— Староверы они.
— Кто?! — уставилась я на Марию Александровну, думая, что ослышалась.
— Староверы, — кивнула та, подтверждая свои слова. — Старообрядцы.
Видимо, вид у меня было совершенно ошарашенный, я и чувствовала себя такой — ошарашенной.
В каком смысле староверы? Они разве не вымерли, или там… их не запретили, как секту какую-нибудь?
И почему Василиса одета в нормальную одежду, а не в… фуфайку, например, как та старуха, которую нашли в Тайге, староверку? Лыкова, кажется.
— Так их здесь полным полно, староверов-то, — всплеснула руками Мария Александровна, глядя на меня с таким же удивлением, как я на неё. — Недалеко от клуба церковь их стоит, а дальше, за почтой, молельный дом, изба по ихнему. Не видела?
— Церковь видела, — растерялась я.
Вообще-то, даже две церкви. Одна больше, видно недавно построенная, в византийском стиле, с золотистым куполом, с крошечной колокольней, откуда иногда раздавался перезвон.
Вторая, через дорогу, крошечная, деревянная, огорожена глухим забором. Я думала, это хозяйственный двор или старая часовня, которую закрыли, когда построили новый храм.
А ещё думала, что очень странно иметь на село чуть больше двух тысяч человек храм, но много лет обходиться без ФАПа.
О душе, конечно, думать надо, но заботу о теле никто не отменял.
— Вот та, что большая — наша церковь, православная. А меньше — их.
— Тоже православная? — спросила я, будто понимала различия христианских направлений.
Греко-католическое, греко-кафолическое… — крутилось в голове единственное, что помнила.
— Кто их разберёт, — отмахнулась Мария Александровна. — Кто как решил, тот тому и молится. Из дыры в стене луч света попадает — ему молятся, кто-то дереву, или церковь строит, как у нас, да не как у нас. Всяк по-своему с ума сходит, в общем. Но ты одна не ходи к Гучковым. Митрофан — мужик смурый, бирюк бирюком, не смотри, что детный… поостерегись.
— Хорошо, спасибо, — кивнула я.
Закрыла дверь ФАПа, попрощалась, побежала в сторону своего нового дома.
Дома… от одной мысли хотелось выть… дома… Снести бы эти стены, сравнять с землёй и забыть о том, что когда-то здесь была жизнь, но другого жилья в ближайшие пять лет у меня не появится.
Всё, что остаётся — обустраиваться и считать эту халупу своим домом.
У моей судьбы больное чувство юмора.
Глава 2
Дочка после садика играла с соседскими детьми. В отличие от меня, она была в восторге от нового места жительства и знакомств.
Конечно, развлечений стало намного меньше, хоть я и старалась изо всех сил компенсировать то, что мы потеряли, зато она проводила много времени на улице, в окружении приятелей от пяти лет — её ровесников, — до семи-восьмилеток.
Осенью, пока было тепло, подружилась с внуками соседки, которая добровольно вызвалась помогать мне с дочкой. Лишь бы я не уехала, не бросила ФАП, будто могла.
Несмотря на запреты, дети носились вдоль всей улицы, бегали к берегу реки — что пугало меня до икоты, — пробирались на репетиции местного ансамбля народной песни и танца и театрального кружка, грелись в библиотеке, разглядывая книги. Никто не гнал любопытную малышню.