— Знаю, знаю… домработница… Федор Петрович говорил!
Сбросив шубку, Елена Семеновна подсела к хозяйке дома, облизнула и без того сочные вишневые губы.
— Теперь я от тебя не отстану… — И она принялась уговаривать Надежду Егоровну пойти к ней работать в детский сад. Прекрасные, здоровые дети. Очень милые родители. Надежда может взять на себя первую группу или занять место старшей воспитательницы.
«Может, и в самом деле пойти на работу?» — подумала Надежда Егоровна и вспомнила позапрошлый год, когда она поступила работать в школу. Боже, что тогда началось в доме! Никитка спал вместе с отцом до полудня, опаздывал в школу, завтракать они садились в сумерки, писать Федор Петрович совсем перестал.
— С меня своих детей довольно! — засмеялась Надежда Егоровна.
Раздался звонок. Варя вышла в сени и через минуту ввела в кухню Степу Петухова. В руках он держал газетный сверток. Узнав, что Федора Петровича нет дома, Степа сказал, что зайдет попозже, и повернул обратно.
— А с Надеждой Егоровной и поговорить не о чем? Тоже… гость дорогой! — рассердилась Варя.
Она сняла со Степы кепку и потянула из рук газетный сверток. Но Степа крепко держал его. Варя потянула сильнее. Газета разорвалась, и на пол с деревянным стуком посыпались детские игрушки: пегий бычок, ярко раскрашенный автомобильчик, какой-то человечек.
— Надежда Егоровна! — закричала Варя. — Степа-то с чем пришел!
Хозяйка дома и Елена Семеновна вошли в кухню. Сидя на полу, Варя рассматривала игрушечный автомобильчик и отталкивала Степу, которой пытался забрать игрушки:
— Да погоди… дай посмотреть!
В автомобиле сидели лопоухий заяц с умильной мордочкой и желтый утенок. Варя покатила автомобиль по полу. Заяц запищал, уморительно замахал лапами, зашевелил ушами, утенок крякнул и вытянул свою длинную шею, словно хотел выпрыгнуть из машины.
— О бедненькие, перепугались, — от души смеялась Варя.
Женщины с интересом рассматривали игрушки: пегий бычок неторопливо шагал по наклонной дощечке, веселый физкультурник ловко крутился на турнике.
— Это ваша фабрика такие игрушки выпускает? — спросила Елена Семеновна.
— Да нет… — нехотя отозвался Степа. — Это я сам выдумал.
Хозяйка дома с недоумением посмотрела на Степу.
— Понимаете, Надежда Егоровна, — смущенно признался тот, — ухожу с фабрики… с мастером поругался. Вот зашел посоветоваться с Федором Петровичем… И с вами, конечно…
Надежда Егоровна сделала вид, что не заметила заминки.
Степа рассказал, что произошло на фабрике. Ему надоело раскрашивать кукол с глупыми лицами, и он заявил мастеру, что будет делать свои игрушки. Дома Степа смастерил бычка, веселого физкультурника, автомобиль с пассажирами. Мастер мельком посмотрел на Степины поделки и сказал, что их дело маленькое: заказчик требует кукол из папье-маше — и они дают куклы.
«Нашими куклами только детей пугать!» — возразил Степа.
«Гражданин местный поэт, вы не рассуждайте, мажьте, мажьте, вы же норму не выполняете!» — охладил его мастер.
— Ну, вот и вся история, — закончил Степа. — Я тогда говорю мастеру: «Будьте здоровы, проживу и без вашей фабрики».
— Молодой человек, а когда вы мамашу проведаете? — неожиданно спросила Степу Елена Семеновна.
— А разве он не живет с родителями?! — удивилась Надежда Егоровна.
Елена Семеновна пояснила, что вот уже с месяц, как Петухов не поладил со стариками, ушел из дому и поселился у приятеля. А матери, конечно, обидно — плачет, ходит по соседям жаловаться.
Надежда Егоровна вскинула голову:
— В чем дело, Степа?
Степа поморщился:
— Да пустяки… Не стоит об этом…
— Ты не юли! — оборвала его Елена Семеновна. — Обидел стариков, а теперь «пустяки»!
— Это еще вопрос, кто кого обидел! — возмутился Степа и не очень вразумительно принялся объяснять, что родители у него — люди отсталые, упрямые, с предрассудками, и вообще ему лучше жить отдельно от них.
Надежда Егоровна укоризненно покачала головой.
Степа, с досадой прикусив губу, принялся торопливо собирать игрушки, но хозяйка дома попросила оставить их на некоторое время у нее.
— Да хоть навсегда! Я теперь про них и думать не хочу… — Степа махнул рукой, схватил кепку и, хлопнув дверью, ушел.
— Ну, вот и еще дите малое, — вздохнула Надежда Егоровна и обернулась к приятельнице.
Та деловито рассматривала игрушки, испытывала их прочность, скребла краску. Нет, игрушки были сделаны на совесть.
— А знаешь, Надежда… детям это может очень понравиться. Остроумно придумано!
— В самом деле!.. — оживилась Надежда Егоровна. — Голубушка, Елена Семеновна… Не в службу, а в дружбу… Возьми-ка игрушки в детский сад, покажи детям.
— А потом?
— Потом напишешь в газету. Так, мол, и так… Делают бездарную игрушку… Забыли про детей. Хорошей игрушке не дают ходу. Ну, ты же общественница, понимаешь.
— Да ты и сама хоть куда общественница!.. — погрозила ей пальцем Елена Семеновна.
Федор Петрович достал непочатую коробку папирос, придвинул к себе чистую бумагу, удобнее устроился в кресле: предстояло работать целую ночь. Хотя, сказать по правде, последняя книга не очень-то ладилась. Рукопись переделывалась уже третий раз, но издательство не спешило выпускать ее в свет.
«Новые люди, не понимают моей манеры, плохо знают Звягинцева», — с досадой думал Федор Петрович об издателях.
Как-то раз он попросил жену почитать его новую рукопись:
— Пробеги-ка там свежим глазом… да попридирчивее, с карандашиком, до мелочей добирайся.
Надежда Егоровна два дня читала рукопись, терпеливо проставляла на полях птички и галочки, выписывала на бумажку отдельные шероховатые фразы.
— Ну как, мамочка, наскребла кое-чего? — обратился к ней Федор Петрович. — Выкладывай, жду…
Надежда Егоровна пытливо заглянула мужу в глаза:
— Откровенно, Федор, начистоту?
— Какой же может быть вопрос?.. Мы же с тобой не чужие.
Жена отложила в сторону исписанную бумажку.
— Ну что ж, послушай! Читается книга, ничего не скажешь… А прочла — хочется в окно выглянуть, на улицу выйти, людей послушать. Они, может, и о маленьком говорят, а каждый по-своему — с радостью, и с болью, и с беспокойством. А у тебя в книге что-то все очень гладко да ровно уложено, словно ты и среди людей не жил. А ведь в «Золотой россыпи» ты не так писал… Помнишь, читатели тебя письмами завалили — и бранили, и в друзья напрашивались, и в гости приехать к себе звали…
— М-м-да! — только и нашелся сказать Федор Петрович.
Засунув руки в карманы, он прошелся по комнате, потом снисходительно усмехнулся: