– Как не имел?! – искренне удивилась она. – Имел! Ты же мэйс! И я мэйс! Мы оба мэйсы!
– Были мэйсами. Иди с капитаном, – терпеливо увещевал ее Эдди. – Иди с ним, так будет лучше.
– С Никки? – Она вытаращилась на меня, как на незнакомца. – Нет! Нет… – Рыдая, Анни уткнулась Эдди в грудь.
Он стоял столбом, даже не пытаясь ее обнять, а Анни рыдала все громче, все жалобнее. Эдди вопросительно смотрел на меня.
Я кивнул ему. Он осторожно облапил ее своими огромными ручищами, принялся утешать:
– Анни, ты должна пойти с капитаном. Должна. Не плачь, я с тобой. Буду с тобой, пока капитан позволит. Я с тобой.
– Я с тобой, – прошептал я бессильным эхом.
Сабы, как истинные друзья, дождались нашего возвращения. Два десятка сабов и несколько мэйсов повели нас вдоль реки к новому анклаву ООН. Всю дорогу Анни угрюмо молчала, цеплялась за Эдди, снисходительно позволяя мне держать ее за руку.
Наша группа благополучно добралась до высокого забора, ограждавшего цивилизованную территорию. Анни, Эдди и я вошли в охраняемые ворота, а наш почетный эскорт – сабы и мэйсы – отправились обратно. Я позвонил в «Шератон» и приказал Адаму прилететь за нами на вертолете.
В отеле Анни была такой же подавленной. Я помог ей смыть в ванне трущобную грязь, ласково рассказывал о своих приключениях. Она благосклонно внимала, но о своих похождениях помалкивала, а я не решался спросить.
Ужин в ресторане прошел невесело. Меня донимали просьбами дать автограф, еда казалась безвкусной, застольная беседа не клеилась. Я заплатил за всех, подписав чек не глядя.
Главное – Анни нашлась. Главное – она в безопасности.
После ужина я заказал три билета на шаттл в Лондон и в изнеможении свалился в кровать. Анни положила голову мне на грудь, но ласкать ее не было сил.
– Может быть, со временем все наладится, Никки, – прошептала она.
Я уснул, как убитый.
Близ Кардиффа я отключил автопилот и вел вертолет сам над шоссе, извивающимся между холмов. Вот и кирпичный дом отца.
Приземляться во дворе дома было нельзя, отец расценил бы это как показуху и хвастовство, пришлось сесть на поляне за дорогой. Анни спрыгнула на траву первой, не дожидаясь, пока Эдди подаст ей руку.
– Никки, это твоя родная земля? – удивилась она.
– Мой родной дом за дорогой.
– Так я и думала, – хихикнула она. – Прикольное местечко. Улиц совсем нет. Чем-то похоже на окраину Сентралтауна.
– Немного лучше. – Я взял свою сумку, вытащенную Эдди Боссом из вертолета. – Когда зайдем в дом, вначале я поговорю с отцом наедине, чтобы… Он добрый человек, но ему надо кое-что объяснить.
Мы пошли по тропинке.
– Сколько мы здесь пробудем, Никки? – в очередной раз спросила Анни.
– Посмотрим. Если тебе понравится, я оставлю тебя здесь отдыхать, а сам вернусь в Академию.
– Я ему не понравлюсь.
– Напрасно ты так говоришь, Анни. Пойми, если отец кажется строгим, то это не означает, что он сердится. Просто у него такие манеры, он так привык. Даже со мной, со своим сыном, он всегда говорит строго.
Я молил Бога, чтобы отец оказался дома. Неудобно будет заходить в пустой дом с чужими людьми. Если отец заведет старую волынку о религии, надо будет тактично его прервать.
– Если твой отец будет меня обижать, Эдди меня защитит. Правда, Эдди? – Она прильнула к нему, взяла под руку.
Эдди мягко убрал ее руку, приостановился и пошел позади нас. Я мысленно благодарил его.
Дверь, как всегда, была не заперта. Отец считал, что в его доме нечего красть.
– Отец! – кликнул я.
Но его не было дома. Наверно, пошел в магазин. Я усадил гостей на кухне. В раковине лежали чашка с остатками чая и блюдце. Почему отец их не вымыл? Такого на моей памяти не бывало. Отец никогда не оставлял грязной посуды, выходя в город. Я заглянул в его спальню, кровать была аккуратно застелена. Что случилось? Я заглянул в ванную, туалет, в кладовку, чуя недоброе, вышел на задний двор в огород.
Отец лежал лицом вниз у поленницы. Я присел, хотел взять его за руку, но не смог себя заставить… Со дня смерти, очевидно, прошло уже несколько дней. Тело разлагалось, было изъедено собаками и червями. Едва сдерживая тошноту, я постарался припомнить уместную молитву. На ум почему-то пришли слова: «Ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?»
Какой чудовищный гротеск! Я устыдился, опустил голову. Мерещилось: из детства на меня с укоризной смотрит отец. Недостойный, неблагодарный сын!
На плечо мягко легла рука Анни. Наконец вспомнился подходящий псалом, я зашептал:
– Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня; не поколеблюсь. Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя успокоится в уповании; Ибо Ты не оставишь души моей в аде. – Я поднял взгляд на Анни. – Эти слова ему понравились бы, если бы только он не усмотрел в них гордыни. – Я встал перед отцом на колени, не заботясь о том, что мои белые парадные, брюки выпачкаются в земле.
– Никки… – Анни присела рядом, обняла меня.
Я горячо сжимал ее руки, те самые руки, которыми она убила шестерых трущобников из племени юнов. Прочь поганые мысли! Анни Уэллс – моя жена!
В доме отца не было телефона, в полицию пришлось звонить от соседей. Отца увезли, мы с Анни скорбно сидели на кухне. Я никак не мог допить остывший чай.
– Не плачь, Никки, – утешала Анни.
– Я не плачу. – Я смахнул рукавом слезы. – Где Эдди?
– Во дворе. Подбирает чурки. Я вихрем выскочил из дома.
– Не трожь! – заорал я на ползающего по земле Эдди.
– Просто хотел помочь… – Он растерянно встал, прижимая к груди собранные дрова.
– Не трожь! – В ярости я вырвал дрова, остервенело швырнул их на землю, ударил Эдди в грудь. Он не шелохнулся.
– Зачем бьешь меня, капитан? Он от этого не оживет.
– Как ты смеешь так говорить со мной?! Ты, трущобник! – Я прикусил язык, но поздно. Оскорбление уже вырвалось. – Иди в дом!
Не помня себя от горя и ярости, я возился с дровами, пока не осознал, что раскладываю их по земле так, как они лежали в ту страшную минуту, когда я увидел мертвого отца.
Я прислонился к поленнице и долго стоял, покачиваясь. Наконец сквозь рассеивающийся туман в голове пробилось чириканье птиц, порхающих в огороде. Я пошел в дом.
– Мистер Босс, я очень виноват перед вами. Простите меня.
– За то, что назвали меня трущобником? Так я и есть трушобник, – спокойно ответил Эдди.
– Это нехорошее слово.
– Для нас нормальное. Мы привыкли к нему.
– Жители трущоб имеют право называть себя как угодно, а у меня такого права нет.
– Разве? – тускло улыбнулся он. – Вы ж подружились с сабами.
Анни хихикнула, погладила его по руке.
– Видите ли, в чем дело… История с Педро Чангом научила меня… – Я задумался, нахлынули воспоминания. – Понимаешь, Эдди, у меня не осталось друзей. Дерек Кэрр далеко, за много световых лет, на другой планете. Я даже не знаю, жив ли он. Алекс Тамаров тоже не близко. Хочешь служить рядом со мной?
– У капитана должны быть другие друзья, не трущобники.
Вначале я, грешным делом, подумал, что он издевается, но вовремя понял, что никакого сарказма в его словах не было. Эдди говорил от чистого сердца.
– Пожалуйста, – попросил я.
Два дня спустя мы хоронили отца на невзрачном кладбище на холме. Было холодно, ветрено, сеял мелкий дождик. В последний путь отца провожала горстка его знакомых: мясник, торговец фруктами, соседи. Священник читал над могилой молитвы, Анни прижималась к Эдди, я дрожал от холода в белом парадном мундире.
Домой мы вернулись промокшие, продрогшие до костей. Я сразу развел в камине огонь. Анни устроилась у меня на коленях.
– Жаль, не могу здесь остаться надолго, – пробормотал я, блуждая взглядом в языках пламени.
– Куда вам надо спешить, капитан? – спросил Эдди.
– На церемонию принятия корабля «Веллингтон».
– Возьмете Анни с собой?
– Нет, конечно. Вы с ней останетесь в Академии.
– Не поеду туда! – вскрикнула Анни.