— Так одевайте скорей новое платье. Я посмотрю, удалось ли оно.
— О, разумеется. Ведь у вас золотые ручки!
Молодая девушка сняла капот и одела новое светлое платье цвета морской волны, отделанное серебром. Надежда Порфирьевна с серьезным, сосредоточенным видом обвела рукой лиф, обдернула складки, и они обе вышли в гостиную, чтобы Людмила Алексеевна могла оглядеть его со всех сторон в трюмо. Надежда Порфирьевна зорким опытным глазом снова окидывала произведение своих рук и осталась довольна. Платье действительно было великолепное. Нежная ткань шелкового лифа словно обливала красивый бюст и гибкую тонкую талию. Юбка спускалась изящными линиями, заканчиваясь сзади небольшим треном. Ни складочки, ни морщинки. И как оно шло к этой белокурой головке! Молодая девушка это чувствовала и, глядя в зеркало, мечтательно улыбалась, думая, что платье понравится любимому человеку.
— Нигде не узко? Нигде не жмет? Поднимите руки! — приказывала Надежда Порфирьевна.
— Нигде, нигде. Превосходно сидит!
— Ну-ка, пройдитесь!
Молодая девушка сделала несколько шагов и вернулась к трюмо.
— Кажется, хорошо! — проговорила Надежда Порфирьевна.
— Отлично! Мама, погляди, какую прелесть сшила Надежда Порфирьевна! — обратилась Людмила Алексеевна к нарядной пожилой даме, входившей в гостиную.
Надежда Порфирьевна поклонилась. Генеральша любезно наклонила слегка голову и, приблизившись, снисходительно протянула руку.
— В самом деле недурно! Оно к тебе идет, Мила! Очень идет, — говорила генеральша, оглядывая платье в лорнет на длинной черепаховой ручке. — Не короток ли трен?..
— Длинных не носят, — заметила Надежда Порфирьевна.
— Не носят? — протянула генеральша и, обращаясь к Надежде Порфирьевне, прибавила: — Мне с вами надо поговорить… Мила выходит замуж и приходится торопиться с приданым. Побывайте-ка на днях, Надежда Порфирьевна… Очень, очень недурно платье! — снова повторила генеральша и вышла, сказав по-французски, чтобы Мила принесла ей счет портнихи.
— А вот мы с вами и не доглядели! — озабоченно вдруг воскликнула Надежда Порфирьевна.
И с этими словами она достала из кармана приборчик и, вынув иголку с ниткой, опустилась на колени и стала подшивать распустившийся внизу рубец.
В эту минуту в гостиной раздались шаги, и мягкий, нежный мужской баритон проговорил:
— Здравствуйте, Людмила Алексеевна! Не помешал?
Иголка задрожала в руках Надежда Порфирьевны. Холодный трепет пробежал по всему телу при звуках этого голоса. Боже, какой знакомый, страшно знакомый голос!
— Вы? помешали?
В этих двух словах молодой девушки было столько чарующей ласки, столько нежного упрека, что нетрудно было догадаться о приходе жениха.
— Неужели, это?..
Охваченная страшным волнением, Надежда Порфирьевна с порывистой нервностью двигала иголкой и, притаившись за юбкой, вся обратилась в слух.
— Христос воскресе!
Из рук Надежды Порфирьевны чуть-чуть потянулось платье от поворота головы молодой девушки. Начались поцелуи, едва слышные, долгие.
Маленькую худенькую женщину била лихорадка. Она едва стояла на коленях и бесцельно, бессмысленно тыкала иголкой.
«Этот голос…»
— И как вы прелестны, Людмила Алексеевна! Как идет к вам платье.
Голос говорил, точно ласкал.
«Он, он!» — подумала в ужасе Надежда Порфирьевна.
И все прошлое волной прилило к сердцу. В ушах стоял этот ласковый, нежный голос, говоривший ей такие же слова любви… О, господи, неужели она еще любит этого негодяя?
Она не решилась взглянуть на него.
— Что, скоро ли, голубушка Надежда Порфирьевна? — произнесла молодая девушка.
В ее мягком голосе слышалось нетерпение.
— Сию минуту… Еще один стежок… — чуть слышно произнесла она.
Но какой стежок! Иголка не слушалась в ее руках.
Ее имя, произнесенное молодой девушкой, заставило Надежду Порфирьевну выглянуть из-за платья.
Никакого сомнения!
Этот молодой человек лет тридцати, в изящном фраке, свежий, блестящий, румяный, с кудрявыми темно-русыми волосами и маленькой бородкой, — это он, ее бывший жених и отец ее ребенка.
Имя ее не вызвало в нем, по-видимому, никакого воспоминания. Ни один мускул не дрогнул на этом красивом лице. Он с нежностью смотрел на невесту своими карими бархатистыми глазами и весело улыбался, покручивая шелковистые усы.
Чувство злобы и презрения охватило вдруг Надежду Порфирьевну. Глаза ее блеснули недобрым огоньком, и в голове пронеслась мысль: