— Все дело в том, как вы отнеслись к командованию Алькасара, само собой.
От омерзения с ума отнюдь не сходят. Эрнандес вдруг почувствовал, что на щеках у него грязная щетина за четверо суток и ему от нее жарко. Он больше не улыбался, и лицо его казалось не таким длинным. Рука, лежавшая на краю стола, сжалась в кулак.
— Пожелайте, чтоб та ситуация не повторилась, — сказал он, глядя на полицейского и упираясь кулаком в стол. Плечо его дрожало.
— Не думаю, что подобный случай представится вам повторно.
Эрнандес ответил только:
— Тем лучше…
— Вопрос личного характера… Почему вы сохранили эту купюру?
— Их обычно хранят, покуда не истратят…
Вошел еще один офицер. Полицейский передал ему купюру. И охранник отвел Эрнандеса в одиночку.
Эрнандес снова проходит по улицам Толедо. Приговоренные связаны попарно.
Проезжает автомашина. Идут две девчушки. Старуха с кувшином. Еще автомашина, с фашистскими офицерами. Все ясно, думает Эрнандес, я приговорен к смерти за «участие в вооруженном мятеже». Еще одна женщина, в руке сумка с продуктами, а вот другая, у нее в руке ведро. Мужчина, у него в руках ничего.
Живые.
Все умрут. Одна его приятельница умерла от рака крови, он видел ее незадолго до смерти, тело у нее было того же цвета, что ее каштановые волосы; и она была врачом. Один боец в Толедо был раздавлен танком. А какова агония при уремии… Все умрут. За исключением марокканцев, которые конвоируют смертников: убийцы выброшены из жизни и из смерти.
В тот миг, когда стадо выходит на мост, напарник Эрнандеса говорит вполголоса:
— Лезвие «Жилетт». Придвинься.
Эрнандес придвигается. Проходит семья. (Гляди-ка, и верно, на свете есть семьи.) Маленький мальчик смотрит на них. «Какие старые!» — говорит он.
«Он преувеличивает, — думает Эрнандес. — Откуда у меня эта ирония, от близости смерти?» Проезжает на осле женщина в черном. Лучше бы не глядела на них таким взглядом, если не хочет показывать, что она на их стороне. Всем своим длинным телом Эрнандес ощущает лишь одно — как врезается в запястье веревка. Бритва скребет волокно.
— Готово…
Эрнандес легонько дергает. Все верно. Он смотрит на напарника: у того маленькая бородка, очень жесткая.
— Наши за холмами, — говорит напарник. — На первом же перекрестке.
Мост позади. У первой же насыпи бородатый прыгает вниз.
Эрнандес не прыгает.
У него нет больше сил ни на что, даже на то, чтобы жить. Снова бежать, снова… Что за насыпью, кустарник? Не видно. Ему вспоминаются письма Москардо.
Марокканцы также прыгают вниз, стреляют. Но они слишком малочисленны, им нельзя отойти далеко от колонны. Эрнандес так никогда и не узнает, удалось ли бежать напарнику. Может, остался в живых; мавры вернулись хмурые.
Стадо идет дальше.
Теперь дорога некруто поднимается в гору, перед длинным рвом, дна которого Эрнандес не видит, десять фалангистов — винтовки к ноге — и один офицер. Справа смертники; с вновь прибывшими их человек пятьдесят. Гражданские костюмы — единственное темное пятно в сиянии утра, а хаки мундиров сливается с колоритом Толедо.
Вот оно, мгновение, мысль о котором так навязчиво его преследовала: мгновение, когда человек знает, что сейчас умрет и защиты нет.
С виду близость смерти угнетает пленных ничуть не больше, чем марокканцев и фалангистов — необходимость убивать. Трамвайный кондуктор тут же, вместе с остальными, теперь он держится, как остальные. Все немного одурели, словно от сильной усталости, но не более того. Вот люди из карательного взвода, те суетятся, хотя делать им нечего, всего лишь дождаться команды — винтовки уже заряжены.
— Смирно!
Все десятеро застыли по стойке «смирно» в два раза смирнее, чем обычно: напряглись, разыгрывая спектакль повиновения долгу. Пятьдесят человек вокруг Эрнандеса глядят в пустоту, им уже не до спектаклей.
Трое фашистов уводят троих пленных. Ставят возле рва, пятятся.
— Целься!
У пленного, что справа, волосы подстрижены кружком. Три фигуры кажутся длиннее, чем обычно, нависают над глядящими, темнеют силуэтами на знаменитом фоне прибрежных гор. Как ничтожна история по сравнению с живой плотью. Пока еще живой.
Они прыгают назад, опасный прыжок. Каратели стреляют, но они уже во рву. Как надеются выбраться? Пленные нервно смеются.
Им не придется выбираться. Пленные увидели, как падают тела, раньше, чем услышали залп, но каратели успели выстрелить. Нервы.