Еще одна бомба разорвалась в воздухе. Казалось, бомбы эти — видимо, они были малого калибра — не сбрасывают, а швыряют в ярости, словно гранаты. Гернико сидел за столом, и ему передавали телефонограммы, записанные на чистых учетных карточках.
— Пытаются накрыть «Палас», — проговорил он.
— Тысяча раненых и все такое… — сказал врач.
Госпиталь соседствовал с советским посольством.
— Улица Сан-Агустин, — сказал Гернико, — улица Леон, площадь Кортесов.
— Теперь они метят не в раненых, они метят в живых, — сказал еще один врач.
Кто-то из присутствовавших снова приоткрыл внутренние ставни; заглушая людские голоса, телефонные звонки, шаги, казавшиеся сейчас слишком уверенными, и непрерывные звонки санитарных автомашин, в комнату проникла равномерная вибрация фашистской эскадрильи.
Порыв сквозняка смахнул со стола бумажки: вернулась одна из медсестер, уезжавшая в дом престарелых.
— Милые дела! Гернико, голубчик, еще хотя бы две машины к старикам!
— Дверь, Мерседес! — крикнул врач, который, словно бабочек, ловил разлетавшиеся бумажки.
— Свора мерзавцев! — сказала она, подразумевая самолеты, гуденье которых затихло, когда ставни закрылись. — Там жуткая паника: старики, несчастные, мечутся по лестницам, сбивают друг друга с ног. С ума посходили, их можно понять!
— Сколько раненых? — спросил Гернико.
— Да для раненых хватит и одной машины, вторая, чтобы их вывезти.
— Сантранспорт предназначен только для раненых: раненых будет достаточно… Старики сейчас в бомбоубежище?
— А ты как думал!
— Подвалы надежные?
— Как катакомбы.
— Хорошо.
Он поручил одному из помощников уведомить хунту.
— Знаешь, Гернико, — сказала вполголоса Мерседес, внезапно притихшая, — кое-кто из них и впрямь спятил…
— Какие бомбы, зажигалки? — спросил врач.
— Люди, которые вроде бы разбираются, говорят, это кальциевые бомбы. Пламя зеленое, оттенок точь-в-точь как у абсента. Страшная штука, знаете: никак не погасить. А старики топчутся среди этого ужаса, как слепые, кто на костылях, кто шарит руками в воздухе…
— Куда попала бомба?
— В коридор, между спальнями.
Неплотно прикрыли окно? Упрямый гул самолетов сновал по комнате, вот его прорезал очередью какой-то республиканский пулемет — видимо, чтобы «поднять дух». Но откуда-то снизу, словно из земли и стен, слышался, то нарастая, то притихая, рокот, заглушенный барабанный бой: интербригадовцы снова атаковали марокканцев вдоль Мансанареса.
— Где идут бои? — спросил Гернико.
— Везде, — ответила Мерседес.
— В Университетском городке, в Каса-дель-Кампо, — сказал врач.
От взрыва, раздавшегося совсем близко, по столам покатились карандаши и ручки. Черепицы взлетели в воздух, затем попадали на соседние крыши, на тротуар — вдогонку бегущим людям. Мгновение стояла тишина; невероятно пронзительный крик прорезал тьму; затем снова настала тишина.
— Зажигательная бомба попала в посольство Франции, — сказал Гернико, снова засевший за телефон. — Бомбы невмешательства.
Мотоциклисты на посту?
Две бомбы в районе площади Кортеса.
Нужно послать шесть мотоциклистов-связных в Куатро-Каминос.
Один из помощников сказал что-то ему на ухо.
— Пошлите еще машину в Сан-Карлос, — проговорил Гернико. — Там раненые… И скажите Рамосу, пусть съездит, посмотрит, что делается, прошу вас…
С начала осады задачей Рамоса было от имени компартии оказывать помощь на самых угрожаемых участках. От этой помощи была большая польза медицинской службе, не располагавшей в достаточном количестве ни обезболивающими средствами, ни рентгеновскими пластинками, автосанитарной службе от нее было меньше толку; но отныне в Мадриде помощь раненым становилась одной из главных задач хунты.
Рамос мчался со всей скоростью, какую позволяли засиненные фары.
Увидев первый же большой пожар, он остановил машину.
Во тьме, заполненной сдавленными криками, топотом бегущих, выстрелами, голосами, зовущими на помощь, и грохотом падающих стен, заглушенным непрерывным рокотом битвы, рушился, превращаясь в гору обломков, разбомбленный монастырь; и по руинам под темно-багровым клокочущим дымом зверьками сновали зарницы. Внутри уже никого не было. Люди из дежурных и штурмовых подразделений и из спасательной службы, завороженные буйством пламени, глядели на огонь, живущий своей неисчерпаемой жизнью. Серый кот, сидевший тут же, поводил мордочкой.