Скали чуть подтолкнул очки вверх и пожал плечами с безграничной грустью. Типично фашистское представление о противниках, как о людях, по определению принадлежащих к низшей расе и достойных презрения, культ собственного превосходства, доступный такому множеству дураков, были не последними среди причин, по которым он покинул свою страну.
— Никто не собирается вас расстреливать, — сказал Скали с неожиданно всплывшей интонацией преподавателя, распекающего ученика.
Наблюдатель не верил. И то, что он явно мучается своим неверием, Скали принимал с удовольствием, словно горькую справедливость.
— Секунду, — сказал он. — Фотографию капитана Вальядо, пожалуйста! — попросил он служащего. Тот принес фотографию, и Скали протянул ее наблюдателю.
— Вы ведь летчик, верно? И можете определить по внутреннему виду кабины, чей самолет, наш или ваш, верно?
Друг Сембрано капитан Вальядо, на счету у которого было два «фиата», был сбит бомбардировщиком около одной из деревень Сьерры. Когда через день республиканцы вновь захватили деревню, они обнаружили в кабине на местах весь экипаж с выколотыми глазами. Бомбардировщиком был тот самый капитан штурмовых гвардейцев, который в день мятежа в казарме Ла-Монтанья выдвинул орудие на огневую позицию, не умея наводить.
Пленный глядел на лица с выколотыми глазами, он стиснул зубы, но щеки у него подрагивали.
— Я видел… пленных красных летчиков… несколько человек. Никогда их никто не пытал…
— Вам еще предстоит понять, что вы и я мало что знаем о войне… Мы в ней участвуем, это разные вещи…
Взгляд пленного все возвращался к фотографии, точно завороженный; в этом взгляде было что-то очень юное, соответствовавшее маленьким оттопыренным ушам; лица тех, на фотографии, утратили взгляд навсегда.
— Как вы… докажете, — проговорил пленный, — что эта фотография… что эту фотографию не подделали?..
— Ладно, значит, это подделка. Мы выкалываем глаза пилотам-республиканцам, а потом фотографируем. Держим для этой цели китайских палачей-коммунистов.
Когда Скали впервые увидел фотографии, изображавшие «зверства анархистов», он тоже предполагал вначале, что это подделка: людям нелегко поверить в низость тех, с кем они сражаются на одной стороне.
Наблюдатель тем временем снова принялся разбирать бумаги, словно ища прибежища в этом занятии.
— А вы вполне уверены, — спросил Скали, — что, окажись я на вашем месте в этот момент, ваши не…
Он оборвал фразу. Из нагромождения серебра выскользнули, словно мыши, звуки, такие серебристые и легкие — один, второй, третий, четвертый, — словно звонили не какие-то часы, затерянные в этой трагической груде вещей, а сами Аладдиновы сокровища. Часы — на сколько еще хватит им завода? — вызванивали непонятное время под диалог Скали и пленного вдали от своих владельцев, и в этих звуках, показалось Скали, были такое безразличие, такая причастность к вечности; все, что он говорил, все, что мог сказать, показалось ему таким пустопорожним, что у него пропала охота продолжать. Оба они уже сделали выбор — и этот человек, и он сам.
Скали разглядывал рассеянно карту убитого, водя по линиям автоматическим карандашом, который вынул из-за уха; наблюдатель положил фотографию Вальядо изображением вниз. Скали внезапно снова сдвинул очки пониже, поглядел на пленного, снова поглядел на карту.
Если верить полетному листу, пилот вылетел из Касереса, юго-восточнее Толедо. Но касересская авиабаза, по данным ежедневных наблюдений, проводившихся республиканскими самолетами, неизменно пустовала. Карта же была превосходная, авиакарта всей Испании, и все аэродромы были на ней обозначены прямоугольничками, закрашенными фиолетовым цветом. В сорока километрах от Касереса виднелся еще один прямоугольничек, едва заметный: он был обозначен на бумаге карандашом, грифель которого не оставил черных следов на ее глянцевитой поверхности, а только выдавил бороздки. Другой такой же прямоугольник был выдавлен около Саламанки. Скали нашел и еще на юге Эстремадуры, в горах Сьерры… Все тайные фашистские авиабазы. И авиабазы в районе Тахо, откуда самолеты вылетали на Мадридский фронт.
Скали почувствовал, что лицо его напряглось. Он встретил глаза врага: каждый знал, что его поняли. Фашист не двигался, не произносил ни звука. Голова его все глубже уходила в плечи, и щеки подрагивали, как тогда, когда он рассматривал фотографию Вальядо.