— Пробовала. И по-хорошему и по-плохому.
— По-плохому? Как это?
— Ладно, расскажу, только Оксане ни гу-гу.
— Могила.
— Ее папа в квартире обычно в трусах ходит. Как только пьяные дружки в дверь постучат, тетя Тамара его брюки в корыто с водой бросает. Он бегает по квартире, злится, а что поделаешь? Не пойдешь же на улицу нагишом?
Вдруг Толя спрятался за дерево и, поманив меня пальцем, сказал:
— Вон, видишь, это он на другой лавочке сидит. Пьяный. Значит, Оксана скоро прибежит к нему.
— Каяться пришел, — скривилась я. — Разве можно такого любить? Пьяный, противный, какой-то замусоленный, некрасивый.
— Тебе чужой, поэтому противный. А для Оксаны — самый лучший. Она знает, что он добрый и любит ее.
— Не пойму: любовь, любовь! Я представляла отца умным, добрым, красивым, заботливым...
— Придумала себе сказку. Сказку всякий любит. Ты не умеешь жалеть и прощать других. Ведь не умеешь?
— Прощать? Не знаю.
Невдалеке от пьяного остановилась женщина с белоголовыми полненькими девочками. Старшая угрюмо пробурчала:
— Ты не хочешь, а я все равно останусь.
Женщина, вздохнула:
— Ну, смотри, только пять минут.
И пошла с меньшой в дом.
Оксана как-то неловко, осторожно села на лавочку рядом с отцом. Лицо ее залилось краской. Мне казалось, что она боится до него дотронуться, боится заговорить. Отец, обхватив руками голову, простонал:
— Доченька, родненькая. Прости. Водка проклятая подвела. Не хотел тебя бросать.
— Папа, вернись к нам. Я маму уговорю, и не буду ругать тебя за водку.
— Ну, как же я вернусь, доченька. Вы с Галей большие, а там маленький, в пеленках. Его кормить надо. Ты уже помощница маме. Умница моя.
— Папочка, ты возвращайся, когда сможешь. Я буду ждать. Не бросай меня совсем.
И она, не сдерживая слез, побежала в дом. Толян отвернулся. Мне тоже было жалко Оксану. И было неловко, что подглядывала за чужим семейным горем. Я раздраженно сказала:
— Неужели я могла бы любить такого? Чего она унижается перед ним? Он же бросил их! Не понимаю Оксану.
Толян подумал и объяснил:
— Ты любишь за что-то, за какие-то хорошие качества, а Оксана просто за то, что он ее отец.
— А если бы он был хорошим, она больше любила бы его?
— Не знаю. Я, например, чем больше маму жалею, тем больше люблю. Я понимаю Оксану, как родную сестру. Ее мама сказала, что мы с ней «родственные» души.
— Толя, а есть у тебя друзья, у которых все хорошо в семье?
— Нет. Они не поймут нас.
— Может, тебе просто не повезло? У нас практикантка Галя была из нормальной семьи, но как она понимала нас и любила!
— Мне такие не встречались. И воспитатели не могут любить, как мама. Они должны ко всем относиться одинаково. Иначе дети будут обижаться. Вообще-то к послушному ребенку воспитатели лучше относятся. А мама любит всегда, и я люблю ее, какой бы ни была.
— Но меня же по-настоящему любили в лесном детдоме!
— Может, по-настоящему жалели? Ты не злись. Пойми — не любви, доброты жди от них.
Мне было горьки слова Толи. «Неужели, правда, что нас только жалели? Разве я не заслуживаю любви? Я никому не нужна», — думала я, не пытаясь остановить нахлынувшие слезы.
В гости к Оксане в раскисшем виде не пошла.
РАСТЯЖЕНИЕ СВЯЗОК
По привычке скатываюсь с пятого этажа по перилам. Кто-то хватает меня за шиворот. Сердито оглядываюсь — дежурная.
— Покалечиться захотела? — подняв ниточкой брови, строго спросила она. — Чтобы я больше такого не видела! Ясно?
— Ясно, — ответила я и помчалась вниз, делая на поворотах лестницы крутые «виражи» на одной ноге.
Вдруг пронзила острая боль. Я осела на ступеньки. Одна нога у щиколотки сразу сделалась толстой и бугристой. Поскакала на здоровой. Дежурная, услышав стук ботинок, поспешила на первый этаж сделать новое замечание, но, увидев, мою опухшую ногу, рассердилась:
— Не послушалась — вот и результат!
Мне было больно и обидно.
— Давно была бы на улице, да вас послушалась!
— Не оговаривайся и не ври!
— Нет у меня привычки врать.
— Все вы тут врете.
— Неправда!
— И что теперь будешь делать?
— Скакать.
— На пятый этаж?
— Ну и что? Не смертельно. Это же не на всю жизнь?
— Конечно, нет. Пару недель полежишь. Растяжение связок у тебя. Жди здесь. Сейчас медсестру позову, — строго сказала дежурная и заторопилась на второй этаж.
Девочки сочувствовали мне, окружили заботой, давали полезные советы. Мне стало стыдно, что я плохо о них думала. От скуки они ругаются, а на самом деле добрые, как мои друзья в первом детдоме...