Почему-то вспомнила цветные палочки в голубом пенале у «домашней» Милы. Красивые. Но они же не для игры. А для урока и сухие веточки хороши! Зачем мне цветные подсказки? В уме я считаю и сотни, и тысячи. Палочки нужны только для того, чтобы выполнять задания Анны Ивановны. Мои рассуждения мне понравились, и я успокоилась.
Вдруг на ветках молодой липы увидела стайку удивительных птиц. Откуда это чудо в городском парке? Затаив дыхание, стою, любуюсь яркими малиново-красными неподвижными комочками. Я основательно замерзла, но уйти не могу. Не отпускает красота. По другую сторону от дерева замерла черноволосая девушка и тоже зачарованно смотрит на «моих» снегирей.
Сзади послышался шум. Группа малышей бежала в нашем направлении. Птицы одновременно вспорхнули. Я проводила их грустным взглядом.
Девушка посмотрела на меня огромными добрыми глазами и сказала:
— Какая прелесть!.. Я — Лиля.
Она протянула мне руку, как делают взрослые, и неожиданно предложила:
— Давай дружить. Я тебе буду помогать. Ты будешь мне как сестренка. Согласна?
— Да, — радостно и тихо ответила я.
Потом, когда шла к себе в комнату, думала: «Почему все-таки она подошла ко мне? Может, ее не понимают, как и меня девочки из комнаты? Или почувствовала, что я не стану осмеивать, сплетничать, как некоторые. Ведь такого человека надо именно почувствовать!»
КАРТИНЫ
Когда на улице холодно, я люблю бродить по детдому. Зашла на кухню. Старые тети чистят картошку.
— Зачем пришла? — спрашивают.
— Не знаю. Не могу сидеть на одном месте. Люблю разговаривать со взрослыми.
— Глаза у тебя — васильки и ресницы длинные. Видно родители красивые были. Губошлепом дразнят?
— Нет. «Губатая».
— Иди отсюда. Не положено маленьким на кухне торчать. Еще кипятком ошпаришься. Отвечай тогда за тебя.
Иду дальше. В коридоре, напротив окна, висит картина Айвазовского «Девятый вал». Очень странная картина, зловещая, жуткая — люди ведь гибнут — и одновременно прекрасная. Как такое можно понять — красота и страх рядом? Так же не должно быть? Но ведь есть.
Я часто стою возле этой картины с чувством непонятного трепета. Она меняется в зависимости от погоды. Именно в солнечный день она становится особенно непонятной. Яркие, огромные, удивительные и совсем нестрашные волны — и ужас на лицах людей, цепляющихся за обломки корабля! А в пасмурную погоду все правильно и трагично — страх и темные громады волн, крохотные, беззащитные люди и неизбежная бесконечно глубокая пучина.
В деревенском детдоме я часто чувствовала себя, как эти обреченные люди, пока не появилась практикантка Галя. А когда она уехала, мне все равно было уже легче, потому что я подросла и страхи уменьшились...
Заглянула в приоткрытую дверь, на которой написано: «Красный уголок» — и увидела на стене две картины: «Сирень у окна» и «Три богатыря». Я опешила от неожиданного совпадения и, охваченная волнением, присела на стул. Надо же! Ведь именно такие картины висели на кухне у бабы Мавры! Но те были старые, без рам, просто на картоне и прибиты к стене над плитой гвоздиками. На меня словно пахнуло теплом кухни и рук бабы Мавры, я услышала ее басистый голос — родной и грустный. Радостной волной окутало меня. «Будто там, у бабушки, побывала». И дорожки на полу в этой комнате такие же темно-красные с синей полоской. Только здесь новее, не линялые. И вспомнились грустные глаза доктора, когда мы болели гриппом, и выражение лица воспитательницы, которая впервые обозвала меня подкидышем, короткие рыжие волосы, широкое лицо и синие глаза Валентины Серафимовны, злые даже в ту минуту, когда держала на руках сына. Помню доброе лицо тети Маши, покрытое светлым пушком, и твои руки, Витек, когда ты вытирал мне слезы, твои острые локти...
Сердце маленькое, с кулачок. Оно только сообщает мне: больно... или радостно, а душа большая, в ней все помещается. Она накапливает, накапливает... Все события записаны в ней буквами разного цвета и размера. Там читаю: «Баба Мавра говорила, что добрый должен быстро прощать». Я мгновенно простила тебя, Витек, когда ты нечаянно врезал мне по носу и никак не удавалось остановить кровь. Я простила тебя и тогда, когда ты, воображая перед ребятами, оскорбил меня грубым словом, а потом переживал, мучился и больше не позволял себе такого. Но я не знаю, прощать ли мне тех взрослых, которые обижали нас. Я бы их, конечно, простила, но ведь они продолжают делать больно малышам...
В красном уголке почти всегда тихо. Здесь я буду спокойно мечтать, вспоминать и писать письма тебе, Витек.