— Хоть сколько их, знаешь?
— Разве упомнишь, сколько желторотых по свету разбросал.
Я ошалела: «Не может такого быть! Или не поняла?»
— Дядя, а кто — желторотые? Птички? — спросила я с надеждой.
— Дети, дети, глупышка, — засмеялся дядя в полосатой майке, что выглядывала из-под не застегнутого ворота рубашки.
— Тебя застрелить надо! Я вот в детдоме из-за войны, а твои дети страдают, потому что ты калека, — зло изрекла я.
— Почему калека? Здоров как бык, — сказал мужчина и с удовольствием расправил плечи.
— Бабушка Мавра говорила: «Ума нет, — считай калека». Умный не бросит своих детей!
— А ну, брысь отсюда! Я мужчина!
— Мужчина должен защищать детей, — насупилась я.
— Маленький взрослому — не указ, на всю жизнь запомни! — пригрозил мне хвастливый дядька.
— Ты хуже немца. Они чужых детей мучили, а ты — своих, — набычившись, упиралась я.
— Заткнись, дрянь! Прибью!
— Не убьешь. За это в тюрьму посадят, а там, в камере тебя убьют те, у кого дети на воле.
— Гляди, нахваталась! Откуда такие познания?
— На этой же лавочке слышала, как парень девушку любил, а она его — нет. Тогда он ее в лесу поймал. А она позора не испугалась и в больницу побежала. Пятнадцать лет ему дали. Только не вернулся он. Вот.
— Видно, часто на лавочке сидишь? — удивленно вскинул брови мужчина.
— Сижу. Когда хорошая погода. А с тобой не хочу больше разговаривать. Я люблю нормальных людей слушать.
— Не «тыкай» мне!
— Учительница сказала, что «вы» надо говорить тому, кого уважаешь, а ты противный. Ты дядя-кукушка.
— Вот такого сволоченка вырастишь, а он потом будет указывать, как жить!
— Так ничего не понял? Глупый, значит?
— Откуда взялась такая разговорчивая, гнида? — спросил второй, до сих пор молчавший.
— Из детдома.
— Сколько тебе лет?
— Девять будет.
— Ты невоспитанная девочка, со взрослыми нельзя так разговаривать.
— А кто его детей будет делать воспитанными? — огрызнулась я.
— Заткнись! Я своему давно бы врезал! — опять завелся первый.
— За что?
— Чтобы знал, как с отцом разговаривать!
— Как ты с ним, так и он с тобой будет. Лучше бы ему конфет купил. А ты — водку себе. Может, и твой сын таким же противным будет.
— Вместе пить будем. Третьего не придется искать, — расхохотался неприятный собеседник.
Мне стало гадко. Я соскочила с лавочки и побежала в другой конец сквера.
ЧЕМ ЖИВУТ ЛЮДИ?
В этот раз рядом со мной на лавочку присели две женщины: одна совсем молодая, другая постарше.
— ...Развод, только развод! Сил больше нет. Отрезать раз и навсегда!
— А дети? Безотцовщина?..
Я прислушалась.
— ...А ведь какая любовь была! Вся деревня завидовала.
— Знаешь, для меня было безмерным счастьем видеть его, просто прикасаться к нему. Утром за завтраком улыбнется, — я счастлива до вечера. Нежность великая к нему была. Ведь как трудно одной с четырьмя маленькими, да еще хозяйство, огород. Но все не в тягость было, когда любил. Пять лет в раю. И одним днем все пропало, будто и не было! Не живу, существую. Как машина: включили, и работаю. Три года в таком состоянии. Раздражение растет. Теперь все мне не так, во всем вижу плохое. Я молчу, сдерживаюсь, чтобы мое настроение не сказывалось на детях. Терплю. Но вижу: надо кончать! Иначе с ума сойду.
— А ты ему тоже измени.
— Не могу, нутро не позволяет. Тогда презирать себя стану.
— Ну, хоть влюбись в кого-нибудь.
— Не получается, пустая какая-то стала, бесчувственная.
— Но тебе и тридцати нет. Что ты хоронишь себя?
— Живу только ради детей. Жаль их. А то давно бы...
— Не дури! Пробуй смотреть на жизнь иначе. Купи себе что-нибудь красивое.
Мне помогает.
— Как я ошиблась, — продолжила молодая. — Говорил красивые слова. Я верила, чувствовала то же самое. После той истории... Он обокрал нас обоих. Почему все так несправедливо устроено?!
— Ты до сих пор живешь в мире грез? Проснись! Где ты видела справедливость?
— Надеялась, что в моей семье все будет хорошо.
— Для тебя главной в жизни была любовь, а теперь будет долг. Женщины живут не радостью, а терпением.
— Как же без радости? Чем тогда жить?
— Надеждой.
— Надеждой на что? На радость опять же. А где она?
Молодая женщина закрыла лицо руками.
— Поплачь, легче будет. Твой хоть домой возвращается, — говорила вторая женщина.
Она гладила худенькие плечи подруги, закусив губу, чтобы не зарыдать в голос. У нее по лицу текли слезы ее горя, ее беды. Скорбные складочки в уголках губ вздрагивали.