— Ну, что ему еще надо?! Одет. Обут. Накормлен. Школа хорошая. Из комнаты в комнату переводим. Лучших ребят подселяем. Живи, учись. Так нет! Домой бежит! В эту убогую, антисанитарную, криминальную обстановку. Что с ним делать? Может, передать в колонию? Сколько еще с ним мучиться? Пошли вчера с милицией его забирать. Но у матери не нашли. Сама лежит пьяная. Ругань на всю квартиру. Сожитель при ней совсем лыка не вяжет!
Я поняла, о ком речь. Может, он в нашем доме? Помчалась в парк. Огляделась и нырнула в бурьян. Не увидела, но уже почувствовала: он там. Было еще светло. Я отбросила ворох травы, затыкавшей вход. Свет упал на распростертое тело моего друга. Лицо — сине-желтое, волосы слиплись, рубашка разорвана. Он то ли спал, то ли был в забытьи. Ужас вдруг сменился во мне злостью. Захотелось орать, крушить все подряд!
Я выскочила из подземелья и стала бегать вверх-вниз по спуску, чтобы как-то снять дикое возбуждение. Меня трясло. Спазмы сжимали горло. Наконец я обессилела, свалилась в бурьян и заплакала. Почему такие гадкие и жестокие взрослые? Потом я встала и медленно пошла в дот. Толян заворочался, открыл глаза и застонал: «Дай попить». Нашла в мусоре консервную банку, помыла и набрала воды в фонтанчике. Толя пил жадно. Из еды смогла предложить только черствый кусочек хлеба. Я всегда ношу в кармане хлеб, потому что когда очень хочется есть, меня тошнит. А хлеб помогает.
Размочила сухарь в воде. Толян долго сосал его.
— Кто тебя так? — спросила я участливо.
— Отец.
— За что?
— Мать защищал.
— Зверь он.
— Пьяный был, ничего не соображал.
— Оправдываешь?
— Отец, какой ни есть. Хахаль (сожитель) еще хуже.
— Таких убивать мало.
— И самому зверем стать?
Я сняла с себя рубаху и протянула Толяну, а кофту надела на голое тело.
— Одежда еще из дошкольного детдома, — заметила я. — На следующий год новую дадут.
— Мне-то, может, и не дадут. Могу не вытерпеть.
— Пойдем в корпус?
— Куда я такой? Всем объяснять придется...
— Скажешь, что чужие ребята побили. Брехать — не пахать. Соври для своей пользы. Главное, чтобы никому не во вред. Пошли, пока медсестра на работе. Помрешь еще, а я буду виноватой себя считать. Раз видела, значит, отвечаю за тебя.
— Не пойду. Воспитатели душу вымотают.
— Зря обижаешься. У них работа такая — беречь нас. Когда не получается, они злятся. А ты бы не злился на их месте? Пойдем. Скорей вылечишься, скорей к матери попадешь.
На Толяна мои последние слова подействовали. Он молча кивнул. У корпуса мы разошлись в разные стороны.
Перед сном я думала: «Ругать человека за то, в чем он не виноват, не честно. Почему из-за плохих родителей его хотят отправить в колонию для бандитов? Кто может помочь Толику? Директор, милиционер? Господи! Помоги моему другу».
НЕ ПОНИМАЮ!
Жду Толяна на хоздворе. Гляжу вверх. Его окно на четвертом этаже. Неожиданно вздрагиваю от жуткого крика. Перед глазами, кувыркнувшись, метнулось, как большая тряпичная кукла, человеческое тело. Тупой удар об асфальт. За кустами ничего не вижу. Знаю, что упал мальчик. Старшеклассник.
После ужина ко мне подошел Толик и тихо сказал:
— Он воровал у ребят и был доносчиком. Его много раз предупреждали. Не одумался.
Лицо Толяна выражало красноречивый гнев и одновременно страх.
— Он разбился? — прошептала я.
— Да.
Толян сделал страшные глаза.
Меня будто по голове стукнули. Бессвязно, путая буквы, рассказала Толе об увиденном.
— Я не понимаю, не понимаю этого, — бормотала я, заикаясь.
— И не надо. Забудь. Вычеркни из памяти. Я тебе ничего не говорил. Ты ничего не видела.
— Постараюсь, — шепчу я в ответ.
Но как же забыть? Неподвижно сижу на подоконнике, прижавшись горячим лбом к прохладной раме, и тупо смотрю на то место, куда упал мальчик. Мозги отключаются, когда пытаюсь думать о нем.
ТАНКИ
Сидим с Толяном на заднем дворе детдома, рисуем животных.
— Жаль, что ты девчонка, а то пошли бы сейчас смотреть ученья солдат за городом, — сказал мне Толян.
— И чем же девчонка от мальчишки отличается, интересно мне узнать? — рассердилась я. — Ты что, лучше меня по деревьям лазаешь? А может, подсечку лучше делаешь?