Надя не знала, сколько времени прошло, когда она начала что-то чувствовать. Просто синева неба резко ударила в глаза. Рядом сидела Люба, заливаясь слезами, неуклюже держа четырехмесячную Веру. Обе заходились плачем. Только звук их плача был какой-то тихий, приглушенный, слегка звенящий. Заметив, что Надя открыла глаза, Люба зарыдала еще громче, но звука в ушах Нади не прибавилось. Надя села, обнимая сестру. Мамы видно не было. Они долго бродили среди глубоких ям свежевспаханной бомбами земли, когда Надя наткнулась на руку. Руку без остального человеческого тела. На безымянном пальце было плетеное кольцо с мелким вкраплением камней — редкость для деревни.
В её сердце разрасталась большая немая боль, которую невозможно было выразить словами. Словно с гибелью родителей само сердце разбилось на множество мелких осколков, больно раня все внутри. Судорожно вздохнув, Надя схватила за руку Любу, пока та не увидела, и поволокла домой. Люба что-то хныкала, но Надя, как заговоренная повторяла:
— Домой. Домой.
Дома легче не стало. Надя сидела, не замечая хода времени: один час перетекал в другой. Вся жизнь казалась сплошным сном, полным теней и необъяснимых переходов. Когда она пришла в себя, за окном уже вечерело. Люба спала, свернувшись калачиком на кровати. Надя вдруг с ужасом осознала, что с утра не кормила младших. Странно, что Вера не плакала, а если и плакала, то Надя этого даже не слышала.
«Нельзя так. Нельзя, — подумала Надя. — У них никого, кроме меня, нет»
Она снова сидела около окна и кормила Веру из бутылочки, когда услышала приближающийся шум. С ушами до сих было не все в порядке, потому что услышала ровно тогда, когда из-за соседнего дома показались солдаты и танки. Иногда бывает так, что ты что-то понимаешь, не осознавая до конца, словно чувствуя опасность кожей. Со скоростью молнии она положила маленькую Веру на кровать. Сняла заслон с печи. Подхватила сонную Любу.
— Тшш... — единственное, что произнесла Надя, и слава Богу лишних слов не потребовалось.
Надя сунула Любу в печь. Та, как взрослая, протянула руки, принимая в темное нутро печи Веру, и забилась глубже, освобождая место для старшей сестры. Мама говорила, если придут солдаты, прятаться там. Больше негде. Было тесно, страшно и темно. Сердце билось у Нади где-то в ушах. Но все ее чувства словно обострились, даже недавние проблемы со слухом прошли.
В дом кто-то вошел.
— Шукай погрiб! — скомандовал мужской голос снаружи и добавил: — Хоч пiшлы але все з собою не заберуть.
«Странно, — подумалось Наде. Отчего-то казалось, что фашисты должны говорить на другом языке, незнакомом и непонятном. — Никак иначе голову приложило сильнее»
Вскоре те, кто искал погреб, его нашли. А ещё через время до носа дошел запах гари. Далекий грохот, темнота и отчаянный страх. Жутко от понимания того, что ни мама, ни папа тебе не помогут. Бога нет, — учили в школе. Но в её памяти невольно всплывали моменты, когда она слышала, как молилась бабушка. И слова приобретали звук в её голове, складываясь в безмолвную молитву…
Когда Надя рискнула отодвинуть тяжелую задвижку печи, уже светало. И увидела она это не через окно. Там, где вчера вечером была бревенчатая стена, зияла обгоревшая дыра. Крыши не было. Дома больше не было.
— Нянь, — впервые за все время подала голос Люба. — Кушать хочу.
Что не унесли, то сгорело. В погребе нашлась разбитая банка яблочного компота. Они доели эти яблоки прямо с пола.
«Что же делать? Что делать?» — билась одна мысль в голове у Нади.
А потом Веру начало тошнить. Надя ощущала жар маленького тельца. Выдав указания Любе, она понеслась к бабе Глаше: баба Глаша была травницей и умела лечить хворь. И девочка нашла её лежащей на широкой улице, с размозженной головой, и то только благодаря трости, которую та сжимала в руках.
«За что?!» — стучало в её голове.
Никого живых в Новоселках Надя не нашла. Остались лишь она, Люба и Вера.
Вера умерла на следующий день, ближе к обеду. Капая ямку, там же, около дома, Надя рассказывала Любе о том, что сестренку нужно положить спать в землю.
«Хорошо, что для маленького тела нужна совсем небольшая яма» — поймала себя на мысли Надя.
Странно, но слез не было. Не было даже намека на них.
— Нянь, кушать хочу, — полушепотом простонала Люба.
— Я тоже, — отозвалась Надя, крепче прижимая сестру и кутаясь в полусгоревшие одеяла. — Спи.
И Люба спала. А Надя спать не могла. Надя молилась третью ночь подряд. Со стороны города продолжал доноситься далекий грохот канонады. Было страшно ещё и от того, что если они затихнут, значит, никого не осталось. В её душе разгорался пожар, выжигая всё, превращаясь в огонь ненависти.