Увидев, что она задремала, все в «салоне» стали говорить шепотом. Хотя временами все еще раздавались взрывы смеха, теперь, правда, приглушенного.
— По–моему, Гаврилэ, арест хоть немного да расшевелил тебя, — сказал Хобоцел. — Всегда ходил такой хмурый, прямо как немой. Теперь можно хоть шутку от тебя услышать. На воле если и говорил когда‑нибудь, то в основном о повивальных бабках и кумовьях…
Внезапно установилась напряженная тишина. На пороге показался Косой. Он был в брюках галифе, в сапогах с высокими, до колен, голенищами. Без мундира — только рубашка, но с галстуком.
— Господин Грозан, попрошу подойти ко мне, ознакомиться с обвинительным приговором! — Он вежливо подождал минуту–другую, затем увидев, что Гаврилэ даже не сдвинулся с места, раскрыл папку и стал читать: — «Знает тайное местонахождение интересующего власти лица, однако сообщить адрес, за что было обещано сохранить жизнь, отказался. Кроме того, был тайным связным… Отец троих детей…» Ты ничего не хочешь добавить, разъяснить? Пересмотреть показания? Советую еще раз хорошо подумать.
Не удостоившись ответа, он удалился.
И вновь молчание. Порой у кого‑либо устало валилась на грудь голова, человек закрывал глаза, охваченный дремотой. За окном становилось все более светло.
Василе Антонюк не смыкал глаз всю ночь — и в этот, как и в предыдущий арест, он показал себя бесстрашным, но и крайне осмотрительным парнем. Именно Василе первый заметил, что в «салоне» кроме них есть еще какой‑то чужой человек, лежавший на цементном полу в дальнем, неосвещенном углу. Заключенный до того был закутан в тряпье, что даже не видно было его лица.
Все тотчас обступили несчастного.
— Кажется, дышит, — -заметил «доброволец». — Наверно, вышвырнули из камеры пыток, чтоб дошел в другом месте. Известный прием — сигуранца не любит, когда говорят, будто кто‑то умер от побоев.
— Дайте немного воды, хотя бы смочить губы, — проговорила Лилиана, принявшись осторожно, чтоб не причинить боли незнакомцу, снимать с его лица тряпье. — Господи, какой красивый должен быть — бакенбарды, усики… Все лицо в крови!
Склонился, желая рассмотреть человека в лицо, и Тудораке. Впрочем, он мало что увидел, разве что синяки и размазанную по лицу кровь. Где уж тут было говорить о красоте… Кельнер посоветовал оставить несчастного в покое, — возможно, так он скорее придет в себя.
Не успели еще отойти от незнакомца, как у двери снова показался Косой, все с той же папкой под мышкой. Не переступая порога, он прокричал:
— Господин… рецидивист, бывший в заключении по уголовной статье… э–э–э, Кику Илие! Обвиняется в убийстве… — Он поправил очки, однако читать до конца не стал. — Не мое дело разбираться во всех подробностях… Кто будет этот Кику?
Илие поднялся с полу, с достоинством проговорил:
— Я буду… «этот». Что еще вам нужно?
— Ничего. В отличие от других, ты обвиняешься еще и в саботаже, — ответил Косой, даже из простого любопытства не поднимая глаз на человека, с которым говорил. — Признаешь? Будучи бригадиром в военной пекарне, уничтожил большое количество хлеба с целью нарушить снабжение гарнизона…
— Ни в чем я не признаюсь. — И, поколебавшись мгновение, опустился на пол, улегся на правый бок.
— Не признаешься? А насчет агентов сигуранцы, проводивших арест? Пришло за тобою четверо, почему ж вернулись живыми только двое?
— Потому что в пистолете, — кратко объяснил Кику, — было всего две пули.
— Надо было поставить всех четверых в один ряд, — сохраняя на лице серьезную мину, проговорил Тудора» ке. — Тогда, возможно, вообще хватило бы одной.
— Ничего, этих двух, насколько известно, тоже…
— Отли–чно… Пойдем дальше. — Косой перевернул какие‑то листки в папке. — Хобоцел Ту… Ту… — Он сам не был уверен в том, что правильно читает написанное.
— Тудораке,. — громко поправил его Хобоцел. И шепотом, в сторону, добавил: — Один глаз — на нас, другой — на Кавказ…
— Признаешься, что пытался отравить господина Кыржэ во время исполнения служебных обязанностей?
— Как это: «пытался»? — испуганно проговорил Тудораке.
— Умер, умер! Вместе со своим Томой… Иначе не остался бы в живых я, — произнес Косой с некоторым удовлетворением, но и с испугом. — Сейчас не будем об этом говорить, осталось очень мало времени.