XXX
Теперь их заставили рыть могилу второй раз, в другом месте.
— Поглубже, поглубже, голубчики, если не хотите, чтоб выклевали глаза вороны, — украдкой, чтоб как‑нибудь не услышали стрелки, которым он не очень‑то доверял, приказывал Косой. — И еще один совет: когда будут стрелять, не шевелитесь — не почувствуете боли. Вообще ничего не почувствуете. — И удивленно обернулся к Гаврилэ, рассматривающему свои сапоги. — Думаешь, как сбежать? Теперь уже ничего не получится… Внесен в список, и сам же в этом виноват. Вспомни — допрашивали, кажется, отдельно? Вас, по–моему, тоже? — Он повернулся к Илоне. — Я честно выполнил свой долг, вовремя предупредил каждого! Эх, Грозан, Грозан!.. — Он заговорил еще тише, чтоб не слышали солдаты. — Не раз предлагал на допросах, неужели, парень, не помнишь? Ты чем‑то похож на меня, такой же смуглый, здоровый, мужик — орел! Жить бы и жить за семерых… Говорил я тебе: политические одним миром мазаны? Надо было спохватиться, опомниться — мало ли в какую сторону подует ветер. Все в конце концов проходит… говорил я это или нет? Не послушал — теперь будешь гнить в земле! Что ж касается меня, то, когда придут ваши, сумею приспособиться и к новым порядкам — если, конечно, придут… Руки у меня чистые — никто не укажет пальцем…
— Как бы передать жене сапоги? — повернулся Грозан к Тудораке, когда Косой отошел от них. — Й подметки еще не истоптаны, и голенища совсем новые. Можно продать. Или, еще лучше, пусть носит сама. Одежду тоже жалко, будет бесполезно гнить в земле… Можно перешить мальчишкам…
— Да, да, ты прав… — думая о чем‑то своем, проговорил кельнер. — Тяжело идти в гору, но еще хуже падать в яму… Чего хочет от тебя Косой?
— Если уж решил спросить, — сказал Гаврилэ, — то знай: я мог выбирать между теми, кого расстреляют, и теми, кто будет расстреливать.
— Вот как! Прости, Гаврилэ, ты куда крепче меня! — Тудораке отставил в сторону лопату и пожал руку слесарю.
— Оставь, оставь… Сам видишь, какой выбор сделал. А вот бедной жене нечего надеть на ноги, — озабоченно проговорил Гаврилэ, затем быстро, почти не наклоняясь, снял сапоги — сначала с одной, потом с другой ноги — рванулся с ними к брустверу ямы и молниеносным движением забросил за ограду кладбища, куда‑то туда, где слышались жалобные стоны Лилианы.
Но прежде чем слесарь услышал стук падающих на землю сапог, его сразила пуля Косого. Мерзавец выстрелил с короткого расстояния, позволившего целиться прямо в сердце. Гаврилэ так быстро повалился на землю, как будто только одного и желал — чтоб никто не увидел, как он будет падать.
Хобоцел быстро взобрался на кучу земли, наброшен» ной у могилы, и поднял тело Гаврилэ на руки. Но в аю время Косой стал поднимать руку, давая взводу знак готовиться.
— Внимание! — закричал он. — Взвод…
Однако команда так и не была произнесена до конца.
Впоследствии, вспоминая о том, что произошло в дальнейшем, каждый из присутствовавших делал это по-разному.
Некоторые уверяли, что закончить приказ и произнести слово «пли!» помешала Косому кепка пекаря — знаменитая кепка, которую Илие всегда носил козырьком набок. Будто бы, быстро сорвав кепку с головы, Кику бросил ее в глаза Косому.
— Винтовку — к ноге! — обращаясь к стрелкам, отменил Кику приказ Косого, и ошарашенные, в полном замешательстве, стрелки послушались его.
Другие, напротив, готовы были поклясться, что в ту минуту, когда Косой отдавал команду, у могилы показался Хараламбие с развевающейся на ветру бородой, в рясе, с большим железным крестом в руке.
Следом за ним шли еще какие‑то люди, кто в длиннополых одеждах, кто — в обычных рабочих спецовках, Хараламбие подошел к Косому, и тот, увидев его, сконфуженно, намереваясь поцеловать руку, склонился. Тот, однако, сначала подставил для поцелуя крест. Во внезапно наступившей суматохе показалось, будто Косой стукнулся лбом о крест случайно, — до того незаметным был удар, едва не сваливший шпика с ног. Правда, он не упал, только потерял на какое‑то время равновесие, однако этого оказалось вполне достаточным для того, чтоб люди, сопровождавшие Хараламбие, успели вытащить старые, чиненые–перечиненные пистолеты.
Стрелков охватил такой страх, что они готовы были броситься врассыпную, — совсем не из‑за этих допотопных пистолетов, направленных на них, и даже не из‑за Хараламбие, выхватившего из‑за пазухи две гранаты. Привело в ужас солдат то, что, сделав сначала знак людям, державшим в руках пистолеты, подойти к нему, он стал снимать с гранат предохранители.