Выбрать главу

В ветках ореха кто‑то прячется… За мансардой следят! Если бы не листва, его давно бы обнаружили.

Значит, снова погоня? Мерзавцы! Он еще не видел шпика, не слышал его крадущихся шагов, но уже чуял опасность…

Внезапно в комнате прозвучал смех.

Зуграву встревоженно прислушался. Смех, напоминающий звон обледенелых веток, развеял остатки сна, но и успокоил, прогнал опасения.

Девушка приподнялась на локтях, какое‑то время всматривалась в темноту.

 — Вернулся? — спросила она. — Очень рада. Только зачем на полу? Нехорошо. Иди ко мне. Давай, давай, местечко найдется! — И, протянув руку, дотронулась до плеча. Однако он отстранился. — Кажется, я во сне смеялась? Смеялась, ты не слышал?

 — Да, смеялась. И мне очень это понравилось.

 — Чудак! — возбужденно проговорила Виктория. — Неужели так и будешь лежать на полу? Иди ко мне, а? Значит, не забыл меня с тех пор? Говоришь: понравился смех? Послушай, почему ты не идешь ко мне? Ложись возле меня, иначе простудишься.

Зуграву посмотрел в окно и встревожился: было совсем светло.

 — А кто это такой — Тома Улму? — спросил он, принявшись поспешно надевать ботинки.

 — Один из главных… Так, по крайней мере, говорят… Зачем спрашиваешь, если знаешь лучше меня?

Расправив пиджак, он подошел к окну, настежь распахнул его, откинув в сторону занавеску. Затем отвернулся.

 — Что‑то случилось? — спросила она. — Как там, на улице… все в порядке?

 — Ага, — громко ответил он. — До сих пор я видел тебя только в темноте. Хоть теперь, на прощание… — и снова слегка отдернул занавеску.

 — Не нужно. Вдруг кто‑то увидит, — сказала девушка. — Подожди, подожди: что это? — В ее голосе теперь слышалось изумление. — У тебя же раньше была бородка? И вьющиеся волосы — теперь от них ни следа! Значит, ты не Кудрявый? — Она вскочила с постели, подбежала к нему и, посмотрев в лицо с близкого расстояния, всплеснула руками.

 — Ты красивая девушка, такою я и представлял тебя, хотя видел только в темноте, — негромко, словно бы про себя, проговорил он, выглядывая в то же время в окно: показалось, будто в листве ореха что‑то подозрительно зашуршало. — Так и скажу твоему…

 — Острижен наголо! Без этой красивой кудрявой бородки… Господи! — Она словно бы не расслышала его слов. — Пришлось избавиться? Бедненький… Но я все равно тебя узнала. Кудрявый, да, да! — И сразу же спохватилась. — Господи, тебя ж нельзя так называть! Или же…

 — Пока еще нельзя, но скоро, скоро…

Одним прыжком он очутился у двери. Потом еще прыжок — и вот уже ступени. Он сбежал по лестнице, торопливо рванувшись вперед, стал петлять улицами и наконец очутился на другом конце города, далеко от мансарды. А возле ореха, ветви которого заслоняли окошко Виктории, появился Илие Кику. Он тащил на спине мужчину с повязкой на лице, закрывавшей глаза и лоб. Длинные ноги человека безжизненно свисали, волочась по камням мостовой.

Пекарь прибавил шагу, легонько подбрасывая на спине ношу.

 — Еще немного, Хобоцел, дорогой… Тяжело идти под гору, но уже совсем близко. Только подняться по лестнице… Держись, лев, держись, орел! — простонал Кику не столько от напряжения, сколько от жалости к товарищу. — Сейчас ляжешь, уснешь…

В открытое окошко мансарды вместе с прохладным утренним воздухом врывался несущийся с востока грохот канонады. Он становился все отчетливее и отчетливее.