— Поведайте мне, — спросил я йотом Мэра, — в чём ваш секрет успешных переговоров?
— Ну, я облекаю свежевыведенную ядерную тварь в идею, которую хочу донести до человека, потом бросаю её в лицо этому человеку в середине разговора. Он беззвучно погружается сквозь опустошённые глаза, втягивает своё послехвостие и весьма быстро разворачивает зонтик черепного гнезда.
— Разве у метода нет недостатков?
— Конечно, есть мелкие. Старые мозги трескаются, как разбитые яйца, жертвы дрожат в креслах с дырявыми лицами, двигая покинутыми челюстями, подобно маске.
— А вы не находите это дело неприятным?
— Глотательные мышцы должны жить.
— Похоже на то.
Он вёл кампанию с позиции “сбора вонючих трупов”. “Мёртвые и молчащие хотят вернуться, — говорил он, — они чувствуют себя забытыми, и рабочие задолжали им спасение”. Я рассказал ему про зеркало и мою способность вытаскивать визгунов из инфернальной спячки на ковёр, как окровавленных новорождённых.
— Ты предлагаешь привести сюда демонов.
— Именно.
— За работу.
— Что может лучше подойти нам?
— Демоны.
— Да, демоны. Это как песня, правда? Собери вонючих трупов?
— Да, но мы обеспечиваем им могилы и память, не так ли? Имена против одиночества, что ещё они хотят?
— О, сейчас всё выходит на свет. Истинные цвета, понимаю. Практичность разливается в твоём измождённом лице, ты тормозишь, как муха на стекле. Ты собираешься доставить сюда упырей и вурдалаков, или нет? Это необратимо демонстрирует твою суть.
— Хочу. Хочу ещё раз всё обдумать, мне нужно время.
— Зачем, надеть костюм для размышлений?
Снова и снова подталкивая меня своеобразным вычерпывающим инструментом, Мэр пытался сдвинуть меня со своего стола, и я закричал — уже не помню точно, что — но этого было вполне достаточно, чтобы припугнуть его. Мыши стали покидать стол, как крысы тонущий корабль — прочь из ящиков и из-под шкафа — и Мэр выбежал из комнаты, прикрывая гримасу. Заболевший злостью, надо думать.
Монстры на этого ублюдка вообще не обращали внимания. Чёрные глазные яблоки и выкидные ножи ушей, встать в правильном месте, чтобы отбросить тень, ты понимаешь, о чём я.
На сияние кампании Мэра мучительно смотреть прямо. Вот основные пункты его манифеста:
1. Деревянные черепа долго не прослужат.
2. Если мы на мгновение признаем, что у рептилий есть свой способ познать собственное глянцевое обаяние, должны ли мы беспокоиться насчёт других вопросов?
3. Две байки сомнения — и я кто угодно.
4. Из костей полярного медведя выходят отличные колотушки.
7. Хотите ограничить широкие глаза? Предупредите нас за неделю.
8. Главное, что осталось со мной до сего дня, это то, что отделённая голова станет унылой, если бросить её в воду. Дымка воздуха накроет её без всякой пользы. Здесь есть урок.
9. Я поднимаю бокал за ярость: переборщи с благочестием — и полетят камни.
10. Имя нам — легион.
В оппозиции был доходяга-парикмахер, надеющийся выехать по билету “шепчи, когда далеко”. Мэр настаивал, чтобы этому человеку помогли “исчезнуть”. Никто кроме меня не понимал, что он имеет в виду, так что пришлось объяснить, мол, Мэр хочет, чтобы тот исчез “в стране мёртвых”. Было нелегко собрать всех в одном месте в одно время, и я решил всё уладить и выступить с объявлением по телевизору. Из-за этой глупой выходки пришлось отложить кампанию на целую неделю. В это время парикмахер достиг трагического взаимопонимания с наезжающим грузовиком, и Мэр смеялся гомерическим смехом.
Наконец мы с Бобом взяли вечером зеркало в королес, ругая Мэра за то, что он боится и готов сдаться.
— Надо думать, сок в этих деревьях носит обязательный характер? — спросил он, когда мы шагали сквозь тьму.
— Не зли нас, — сказал я, внезапно останавливаясь, хотя он так и не заметил. Семь моторов дребезжали в середине леса, сменяя обильные и неурожайные годы. Судну природы в те дни нужен был толчок. Мы положили зеркало на уста старого колодца и зажгли пару костров.
— Бросьте сигару и прочтите эту хрень, Мэр. — Боб сунул ему обрывок бумаги.
Мэр читал, напыщенный и хмурый.
— Червь пуповины обрезанной, голова и хвост сущие — о братья мои, он должен погибнуть. Нечто растёт от почки
до цветка во тьме и исчезает, познав лишь себя. Ключ и удавка — их требует повествование. Сунуть в кухню нос тайком — бросить вызов всем общественным традициям.
К этому моменту зеркало осветилось ураганным светом, как дверной проём, выплёскивая мгновения через край с воем ядерного ветра. Недоразвитый демон карабкался оттуда, форма разъедена сиянием — за ним мелькают набаты, старые вечерние петли, кабеля на лебёдках, вытягивающие остатки со скрипом натянутого зла.
Естественно, это призрак убитого парикмахера, последний появившийся там. Пришлось запихать ублюдка назад, используя метлу как поршень.
Нам достался другой, из более глубокого канала, старее и мудрее — но имени Кен.
Всё сходилось. Правда — то, с чем ты смог смириться, когда мои руки вдруг появились и ударили вас обоих одновременно, чтобы не уткнуться в вас.
Другими словами, всё что угодно.
Мэр проинструктировал всех в офисе снабдить чернилами миллион кошек — даже чёрных. Никто не отважился тратить время, объясняя ему, что мы собираемся проигнорировать приказ — каждый раз, как он поднимал лицо, мы напрягались в эйфории неповиновения. В каше его рассуждений тонули дома, а ему так нравилось. Монашки с криками убежали бы от него, но насколько я могу судить, именно для этого они и предназначены.
Боб немедленно раскаялся в своём участии в афере. Разглядывал меня в баре, ещё чуть-чуть отращивая бороду. Казалось, что всё в мире замирает, когда она растёт — столько энергии она забирала.
— Покраснел на солнце, а? — громыхнул он. — Копьё проколет твоё грушевидное пузо, брат.
— Прямо сейчас.
— Соседей обработали, чтобы они верили болванам.
— Что есть бомжи как не мера воздействия страны на свой народ, Боб?
— Я бы сказал тебе, что ещё, если бы чувствовал, что ты готов услышать.
— Если ты веришь, что обладаешь мудростью — я готов к ней.
— Нет, брат — и убери улыбку с лица раньше, чем я собью её, и она шлёпнется на вон тот портрет Спасителя.
— Это моя фотография, Боб.
— Можешь допить моё пиво, брат — я опаздываю на встречу.
Когда приходит время Мэру выступить с речью, он достаёт не тот клочок бумаги.
— Червь пуповины обрезанной, — начал он, и скоро живые мертвецы посыпали из каждой отражающей поверхности, включая очки Мэра для чтения.
— Ты считаешь, это победитель кампании? — закричал он на меня с нависающего клином подиума, его жидкие волосы развевались адскими ветрами.
— Я видал и хуже.
— Но противоречия…
— И что?
— И что ты ублюдок? Противоречия, я сказал. Ты по-английски говоришь? Ты сам понял, что наделал?
— Что я наделал?
— Да, да.
— Я тут вообще ни при чём, дедушка, — сказал я, когда его захлестнула волна насилия.
Вина Мэра вскоре покрылась льдом, а мы считали ниже своего достоинства кататься по ней на коньках как, впрочем, и где бы то ни было.
— Нельзя кататься на коньках и одновременно быть в замешательстве, брат, — громыхнул Боб. — Попробуй сделать это — и назови меня лжецом.
— Чтобы назвать тебя лжецом, не надо так утруждаться, — заметил я. Я балансировал на грани сна, когда шлепок по губам привлёк моё внимание.