— Профессор… а как вас все-таки зовут? — спросил он, стараясь скрыть смущение.
— Зовите просто Профессор, — мягко улыбнулся тот. — Какая разница? Мы все обращаемся здесь друг к другу так, без имен. Вот этот, — он указал на худого парня в тяжелых роговых очках, — Студент. Тот, лысоватый, Доктор. Рядом с ним — Майор, потом Полковник. Тот вот — Инженер, дальше — Учитель, Писатель…
Он называл заключенных по профессиям, и они кивали.
— Между прочим, это не клички, а наши настоящие профессии.
— Значит, — подвел итог Петр, — здесь все политические?
— Интеллигенция, студенты, старшеклассники.
— И военные! — добавил тот, которого назвали Полковником.
— Если вас что-нибудь беспокоит… Я могу осмотреть вас, — предложил лысоватый Доктор. — Ведь при арестах здесь не церемонятся…
Петр невольно дотронулся до здоровенной шишки на затылке, она побаливала. Профессор понял этот жест по-своему:
— Ладно, друзья, человеку надо отдохнуть!
И улегся на нары, жестом предлагая Петру сделать то же самое. Петр лег, но сон не шел. Было душно, кто-то стонал и плакал во сне, кто-то храпел.
Петр лежал с открытыми глазами. Внизу прямо по спящим шустро носились крупные тараканы. Появилась крыса, повела острой мордой, за ней — другая. Принюхиваясь, они проследовали через всю камеру в дальний угол.
— Ищут чего-нибудь пожрать, — прошептал лежащий рядом с Петром Профессор. — Не спится, камарад?
Вместо ответа Петр вздохнул:
— Я думаю, как сообщить… на волю… что я здесь?
— Можно, — просто ответил Профессор. — Завтра сюда пустят торговок… Мы питаемся здесь за свои деньги… А кому вы хотите сообщить?
— Полковнику Френчи, Кодо-2. И в лепрозорий, мисс Карлисл.
Профессор помолчал.
— Странные люди, эти ваши друзья, — заговорил он наконец. — Полковник вообще мог бы не ввязываться во всю эту историю. У него же контракт инструктора, который к тому же истек перед самой гражданской войной. Мне говорил о нем покойный Даджума. А мисс Карлисл… Ее знает вся Гвиания. Она добрая и справедливая, и вот…
— Мисс Карлисл всего лишь оказывает помощь раненым! Профессор внимательно посмотрел на него:
— Давайте спать. Подъем в пять утра. Постарайтесь все-таки заснуть, силы вам еще будут нужны.
Петр закрыл глаза и вдруг провалился в глухую тьму. Кажется, сразу же проснулся.
— Встать! — орал с порога тюремщик, уже другой, не вчерашний, коренастый крепыш с дубинкой. — Пять часов! Пять часов! Подъем!
Заключенные с ворчанием садились на циновках, вставали, принимались их скатывать. Профессора на нарах уже не было. Он расталкивал тех, кто никак не мог очнуться от сна, приговаривая:
— На зарядку, ребята! На зарядку! В здоровом теле — здоровый дух! И то и другое нам еще здесь понадобится.
Сложив скатанные циновки вдоль стен, заключенные привычно выстраивались в три шеренги.
На пороге появился вчерашний тюремщик, он нашел взглядом Петра и махнул ему рукой:
— Выходите, сэр!
«Неужели… выпустят? — мелькнула мысль. — Значит, Жак узнал, где я, и вот…»
Он махнул рукой Профессору и всем остальным и пошел, провожаемый любопытными и завистливыми взглядами.
Его привели в канцелярию, предложили стул. Затем в коридоре послышались шаги, и в канцелярию вошел начальник военной полиции в сопровождении трех африканцев в черных мантиях и белых судейских париках.
Он кивнул Петру и уселся за стол, судейские разместились рядом, на стульях, которые внесли тюремщики.
Начальник полиции открыл атташе-кейс, лежащий перед ним на столе, достал оттуда какие-то бумаги, протянул их судейскому справа от себя, видимо старшему в этой компании, тот кивнул…
Дальше события разворачивались с невероятной быстротой. Не прошло и четверти часа, как Петр узнал, что приговорен Верховным судом Республики Поречье к расстрелу. Его обвиняли в шпионаже в пользу «одной великой державы», в подрывной деятельности против Республики Поречье. Приговор мог быть пересмотрен лишь президентом республики, на апелляцию давалось сорок восемь часов.
Опомнился Петр уже в крохотной одиночке без окна, освещенной ослепительно белой лампой. Здесь не было ни нар, ни даже циновки. Он постучал в дверь. Почти сейчас же в ней отворилось небольшое оконце, и появилась физиономия вчерашнего тюремщика:
— Сэр?
— Я хочу есть. Мне сказали, что сюда пускают торговок… Тюремщик замялся:
— В остальные камеры да, сэр… Но в эту… строго-настрого. Если хотите… я могу пойти и купить.
Петр достал пятифунтовую гвианийскую бумажку и заметил, как зажглись глаза тюремщика.
— Купи яиц, хлеба, кофе… Фруктов каких-нибудь… (Все это было меньше чем на фунт). Сдачу оставь себе.
— Йе, са, — обрадовался тюремщик. — Кофе я сварю вам сам, торговки его сюда не приносят. И… не хотите ли мой приемник? Те, кто был здесь до вас, всегда его брали. Конечно, батарейки теперь дорого стоят… Война…
Петр достал еще фунтовую бумажку:
— А это тебе за приемник. Да… мне разрешено подать апелляцию, принеси мне бумаги и карандаш. О'кэй?
— Йе, са! — радостно кивнул тюремщик и закрыл окошечко. Петр прошелся по камере: четыре шага в длину, три в ширину. И принялся изучать надписи на стенах.
«Да здравствует единая Гвиания! Лейтенант Акпомука», — прочел он слова, выцарапанные на сыром камне.
«Эбахон — предатель и лакей империализма! Студент второго курса университета Стив Окпара». «Меня расстреляют на рассвете. Я умираю за народ идонго». Без подписи.
Петр попытался было подсчитать надписи — сколько же людей прошло через эту прихожую смерти, но окошко в двери открылось и тюремщик протянул через него пакет с едой, термос, а затем и старенький транзисторный приемник, школьную тетрадку и шариковый карандаш.
— Только не включайте приемник слишком громко, — предупредил он.
Петр отошел от двери, уселся на пол у стены, развернул пакет. Полдюжины яиц, пять крупных помидоров, огурцы, лук, чеснок, бананы, апельсины и грейпфруты, свежие булочки… Нет, Петр явно ошибся в тюремщике — тот заработал на всем на этом не больше фунта.