— Да вот они лежат. — Сержант сделался мрачен от, по существу, безобидного вопроса и нервно, будто пытаясь проткнуть невидимое препятствие, двинул пальцем в сторону забора. — Как раз перед тобой майор наш приперся и говорит: «Мне бы двадцать штук набрать. Все равно в металлолом пойдут, а я бы их приспособил.» Скотина. Мог бы предложить хоть денег, а отказать нельзя.
Тут их разговор прервал Женька, ведущий на буксире пошатывающегося доходягу.
— Нашел, вроде. — Женька устало вздохнул. — Только он едва плетется. Как бы не подох. Возись потом с ним. — Произнес он особенным, словно сквозь слезы голосом, пытаясь за грубостью скрыть свое сочувствие к горемыке.
— Нет, — сержант опытным взглядом окинул военного преступника — если подкормить отойдет. Только постепенно надо. — Вот у кого надо было учиться пренебрежению к жизни поднадзорного элемента.
— Знаем. — Марат уверенно полез в карман за папиросами. — Держи пяток пачек «Казбека». Мы этого деятеля прямо сейчас заберем восстанавливать. Помыть его надо, одеть, накормить прежде чем к делу пристраивать.
— Ну-ну. — Где он у вас будет, чтоб я знал если что.
— Так на складе и будет. Заодно и поможет.
Обитая кровельным железом дверь была закрыта. Для вида на сломанных дужках болтался сломанный висячий замок. В подвале был сухо, несмотря на земляной пол. По углам аккуратными стопками был сложен всякий хлам, при взгляде на который сразу вспоминался анекдот про бережливого эстонца и коровью лепешку. Под потолком проходили трубы. Так, канализационная, водопроводная, а это что? Оказалось, газовая. Даже удалось проверить наличие давления. Когда Шатов открыл кран послышалось шипение и из трубы вместе с каплями воды и каким-то вылетевшим мусором пошел газ.
— Женька, да у тебя тут клондайк. — Пашка, с ног до головы оказавшийся в пыли, закашлялся. — Газ, вода, электричество — есть. Все под боком делай что захочется. Хоть мастерскую, хоть общежитие.
— Точно, только никто не хочет меня слушать. Управдома бояться. Говорят, чуть приведем в порядок обустроимся — он, гадина, тут как тут. Позвольте вам выйти вон. Проходили уже.
— Только этот подземный храм нам не подойдет. Надо нормальное помещение с электричеством и удобствами. Ищи. Загляни в бомбоубежища, они сейчас пустуют, а для нас бы подошли идеально.
К счастью вентиляция в подвале была и можно было не опасаясь оставить огонь в керогазе гореть. Из глубин времени сюда прибился закопчённый медный чайник, помятая кастрюля и сковородка. Сколоченный из старых досок и поленьев стол — вид имел убогий, но держался крепко. За ним, на кривобокой, не раз чиненной табуретке сидел неказистый мужичек в рваном ватнике. Из-под распахнутого ворота выглядывала узенькая, цыплячья грудь. Чуть узкие глаза и широкие скулы, явно принадлежали приволжанину. Рыжеватые жидкие волосы были аккуратно прилизаны. Застывшее лицо, напоминавшее маску, казалось отлитым из воска и выражало крайнюю степень волнения. Губы, опасливо сжались в узкую прямую ниточку. Только маленькие и юркие глаза, лишенные ресниц, жили в этой неподвижно-напряженной пустыне.
— Что, родственник из Золотой орды приехал? Зачем сюда его приволокли? — Строго смотря на чуть смутившегося Женьку, спросил старший компаньон.
— Дык, это он и есть. — Расплылся в улыбке Женька.
— Кто? Паша непонимающе уставился на собеседника.
— Да немец. — Рот мальчишки уже расползся на пол лица.
— Иди ты. Так может он и по-нашему балакает? Смотри как глазом косит?
— Может, только уж больно ловко скрывает.
Из мешка с подарками, как дед мороз, Пашка достал банку варенья, слойку, чай и колотый сахар рафинад…
Курт, так звали немца говорил мягко, не горячился. Речь его текла размеренно как покачивания маятника. Движения рук были точны и неторопливы. Все в нем оказалось рационально и продуманно. Это был настоящий робот, лишенный эмоций и настроенный на выполнение посильной работы. Возраст буржуина так и остался загадкой, ибо он умудрялся ловко и незаметно обходить этот вопрос. Голос иностранца двигался как по синусоиде то нарастая до хорошо слышимого, то утихая почти до шепота. Три года он отработал на звукозаписывающей студии берлинского радио и это придавало ему ощущение собственной значимости. Нет, такому специалисту рано или поздно должна была улыбнуться удача.
— Так ты, точно, не татарин? — уже раз пятый, с подколкой спрашивал Паша. Помешивая сахарин в чашке чая. — Может батя? Да и в речи у тебя особый алеманнский акцент. Признайся, ты от нас скрываешь свое происхождение.
— Чистокровный ариец, — явно сердился Курт, — нордическая кровь, не выдержав подколок веселящегося начальника, — неосторожно ляпнул он, сыто отложив тонкий кусочек хлеба с ну очень большим куском ветчины.
— Ладно, брось, зато видно, что не еврей. Все выгода. — Поднял над головой вилку доморощенный лингвист.
— Это таки да. — Неожиданно даже для самого себя сказал немец и уже засмеявшись прикрыл рот ладонью.
— Бондаренко, да ты влюбилась. — Всегдашняя конкурентка Валька Динова рубила правду-матку. Кто это на тебя такую уродину запал. Неужто красавчик массажист. Извращенец. Так ему при встрече и скажу.
— Дура ты дура, — Инге было давно наплевать на сотрясаемый соперницей воздух. Он просто помочь мне хочет, а я… да, влюбилась. Вот тебе и завидно. — Высунув язык и став еще безобразнее Бондаренко отправилась на прием к Шатову.
— Паш, а кто меня так ловко нарисовал? — Инге не хотелось уходить после весьма недолгой процедуры, захотелось подурачиться. Позадавать глупенькие вопросы. Было интересно послушать, что Шатов придумает в ответ.
— Как увидел твою фотографию, захотелось исправить недостатки и написать портрет. Знаешь, у тебя очень выразительные, умные глаза.
— Так это ты сам? — Теперь голос девушки в первый раз прозвучал кокетливо. — Вот это да. Так ты еще и художник.
— Немного, только нормальной бумаги сейчас не достать, приходится использовать, что попадется. У меня как раз с собой есть карандаши и школьные тетрадки. Хотел красиво журнал для предварительной записи оформить. Если хочешь, могу тебе преподать парочку уроков. Всего несколько занятий, и ты кое чему научишься.
— Правда? — Инга, как веселящаяся девчонка, подпрыгнула и захлопала в ладоши. — Мы с одноклассницами стенгазету делали, так там немного ватмана осталось.
— Рисовать цветными карандашами одно удовольствие, надо только быть аккуратным. — Соколов помогал наносить вспомогательные линии на прекрасную мелкозернистую бумагу, чудом сохранившуюся в девчачьей спальне.
— Подожди, не надо сильно сжимать мне руку, ты только слегка направляй, дальше я сама. — Инге нравилось, что сразу появились результаты.
— Давай сложенным листочком бумаги постараемся загладить карандашные линии. — Получился портрет мальчишки на однотонном голубом фоне.
— Ура! У меня получился красивый рисунок, который не стыдно показать. — Лицо юной девочки-живописца выражало восторг, а душу переполняли эмоции — я почти сама смогла нарисовать эту красоту!
— Давай теперь розу. Она для меня один из самых красивых цветков. — Паша улыбнулся, удивляясь энтузиазму своей подопечной. — Могу научить ее рисовать. Передавать прекрасную форму лепестков. Когда я смотрю на бутон мне представляется прекрасная девушка, которую хочется обнять, поцеловать и прижать к себе и ощутить, как вместе бьются наши сердца, как сливается наше дыхание и как нас вместе охватывает огромное чувство привязанности друг к другу. Эмоции для хорошего рисунка нужны, понимаешь? Для того, чтобы изобразить этот цветок, который имеет сложную форму, надо рисовать его шаг за шагом. Почувствуй, как моя рука нежно касается карандашом бумаги, так и ты должна ласковыми штрихами переносить линии на бумагу, добавляя все новые детали.
— Настоящая роза, не придерёшься.
Учитель с ученицей сидели бок о бок прижавшись друг к другу. Инга уже не боялась, что вторгшийся в ее личное пространство Павлик обидит ее. Их родственные души, словно только сейчас распознали друг друга и стали делать первые робкие шажочки, чтобы вскоре слиться воедино.