Кожевник моргнул, широко раскрыв глаза, не в силах сосредоточить взгляд на чем-то. Он застонал, издав звук, который шел из самых глубин его души. Слезы отчаяния показались в уголках его глаз.
– Пожалуйста, – взмолился он. – Я не знаю. Я… я клянусь! Почему… почему вы не верите м-мне?
Ушоран разочарованно усмехнулся. Этот глупец слишком горд, чтобы лгать, даже ради спасения от страданий. С ним можно развлекаться еще много часов, пока выдерживает сердце. Тщательно скрывая признаки наслаждения, Владыка Масок повернулся к пьедесталу.
– Он упрям, о великая, – сказал Ушоран той, что восседала на древнем деревянном троне. Владыка Масок пожал плечами. – С другой стороны, быть может, он говорит правду. Отпустить его?
Неферата изучала измученного человека с жутким змееподобным спокойствием бессмертной. Она не носила свою золотую маску с того самого дня, когда ее предал Алкадиззар, и ее бледное, потустороннее лицо отдавало холодом и беспощадностью пустынной ночи. Кроме того, вечная царица отказалась от роскошной обстановки храма; ее белое шелковое платье потускнело и истрепалось, рукава и подол покрылись слоями грязи и застарелыми пятнами крови. По правде говоря, она походила на труп, только что выкопанный из могилы, а немигающие глаза светились ненавистью к проклятому человечеству.
У подножия обрызганного кровью пьедестала за этим спектаклем с угрюмым неодобрением наблюдал лорд Анхат. Он оставался единственным членом Бессмертного Суда, который все еще участвовал в государственных делах, управлении городом и его деловой жизни через министров и аристократов. Одержимость Нефераты юным принцем плохо сказалась на ее взаимоотношениях с Анхатом, который когда-то был ее верным союзником в Суде. До этих самых дней он поддерживал основной костяк своего Совета, принимал государственные решения и уже не делал вид, будто советуется с царицей. Когда-то любезный аристократ стал холодным и замкнутым и смотрел на всех окружающих с подозрением и надменностью.
Возможно, тому виной время, размышлял Ушоран. С каждым годом наша власть разрастается, думал он, как и наши аппетиты. Увеличиваются территории, и мы все строже охраняем свои привилегии. Совсем скоро мы станем чересчур жадными, и паранойя не позволит нам делить город друг с другом – что будет тогда?
Анхат скрестил руки и взглянул на несчастного глупца, закрепленного на каркасе.
– Это нелепо, – фыркнул он. – Неужели вы потеряли счет времени? С его исчезновения прошло не пять недель и даже не пять месяцев. Прошло целых пять лет. И с тех пор о нем ни слуху ни духу. Вполне вероятно, что он уже лежит в могиле где-нибудь в Золотой долине.
Неферата уставилась на Анхата уничтожающим взглядом. Ушоран прочистил горло.
– Никакие факты не говорят об этом, – вмешался он. – С момента исчезновения принца Разетра не посылала нам никаких запросов. Очевидно, он каким-то образом связался с ними…
– Тогда как главный шпион ты должен знать, где он находится! – огрызнулся Анхат. – В Кхемри до сих пор нет царя. Ты думаешь, что он вытирает столы в какой-нибудь таверне квартала Путешественников? – Он обернулся к Неферате. – Что во всем мире может быть для него важнее, чем корона Живого Города?
– Алкадиззар здесь, – заявила Неферата холодным и твердым как камень голосом. – Я знаю это. – Она наклонилась вперед, сжав руками подлокотники своего трона. – Спроси его снова, – зашипела она на Ушорана. Сдирай с него кожу, пока он не скажет правду.
Рано или поздно он выдаст нам свои тайны. Все они начинают говорить.
Ушоран поклонился царице и снова повернулся к столу, усеянному начищенными до блеска инструментами. Он слышал, как позади Анхат с отвращением что-то проворчал и с порывом ледяного ветра покинул зал.
Владыка Масок выбрал длинный зазубренный клинок и проверил его лезвие. Человек на каркасе начал слабо дергаться в своих путах.
Неферата права. Рано или поздно этот несчастный заговорит. Он скажет что угодно, чтобы прекратить свои мучения, заставляя царицу гнаться за очередным нелепым слухом. И оргии крови и боли не будет конца.
Возвращаясь к своему ремеслу, Ушоран молчаливо надеялся, что потерянный принц никогда не заявит о себе.
Медленно двигающийся но Золотой долине караван поднял завесу густой пыли, которая растянулась на полмили вдоль прямой, будто стрела, торговой тропе. В зловещем свете заходящего солнца стена пыли покраснела, поэтому ее можно было видеть на множество лиг к северу и югу.