Второпях он не придумал ничего более путного, и в этом, совершенно излишнем его объяснении прозвучали нотки оправдания.
Глаза Камиты сузились.
— Ты хочешь сказать, что уезжаешь.
— Не знаю... надо подумать.
— Снять комнату в Рандаве, конечно, нелегко, но у меня есть кое-какие адреса. Впрочем, путь тебе добрый. Может, так оно и лучше.
— Ты хочешь, чтобы я уехал?
— Силком никого не удержишь,
— А если останусь?
Камита метнула на него иронический взгляд и хмыкнула.
— Тогда подумай, что делать дальше. Надумаешь — скажешь.
— А что бы ты хотела, чтобы я надумал?
— То... что уже надумал.
— Все не так просто.
— Очень даже просто. Поступай, как подсказывает сердце. Разве ты спрашивал у кого-то совета, когда ехал сюда?
— Я не спрашиваю у тебя совета. Просто хочу знать.
— Знать — что?
— Твое мнение.
— О чем?
Она опять хмыкнула, изобразив на лице недоумение.
— О многом.
Он вытащил из кармана записку.
— Например, об этом.
Камита небрежно пробежала глазами немногие строчки и, скомкав бумажку, сунула обратно ему в карман.
— И что же тут тебе непонятно? Черным по белому сказано: Камита — мерзавка, немедленно уезжай... Милый Сандр...
— Ты тоже так думаешь?
— То, что думаю я, в данном случае не имеет значения.
— А что же имеет значение?
— Веришь ты этой записке или не веришь. Написать можно что угодно. Предположим, здесь было бы написано другое: Камита — небесное создание, останься. Тебя бы это устроило?
У него отлегло от сердца: ей хотелось, чтобы он остался, это ясно. То, о чем они сейчас говорили, не имело никакого значения. Слова текли, теснились, наседали друг на друга, точно льдины в половодье, однако направление потока было очевидно.
— Меня одно интересует: кто написал записку?
— Кто? — Камита посмотрела на него в упор. — А что, если я?
— Ты?
— Чтобы тебя ошарашить. Шутка дурацкая, что и говорить.
Он так и не понял смысла этой шутки, а Камита разъяснять не стала. Ему не хотелось уезжать. Ему хотелось остаться с Камитой. И к чему столько разговоров об отъезде? Тоже мне, полез с упреками, дознанием.
Сказать бы, что останется, и точка. Час назад это было бы проще простого, а теперь что-то удерживало. И Камиту будто подменили. Что это — стыд, робость, страх, сомнения? Как плохо они все-таки знают друг друга. Совсем не знают.
— Ладно, оставим это. В конце концов, до вечера далеко.
— Ты хоть позавтракал? А то я что-нибудь разогрею...
— Спасибо, я поел, вот если б у тебя нашлась бритва.
— У меня есть ножницы.
— А Марика знала, что ты со мной переписываешься?
— Марика? Скорей всего. Почему бы ей не знать? Жить в одной комнате и...
Камита как бы невзначай сняла с его ворота пушинку.
— А Бирута знала?
— Думаю, да.
— Почему ты мне прислала фотографию Марики?
Камита преспокойно продолжала обирать пылинки с его костюма, потом пригладила плечо и поправила галстук,
— Если для тебя все это так важно, знай: первое письмо мы написали вместе. Просто так, для забавы.
— Понятно.
— Будут еще вопросы? Между прочим, последний поезд в Ригу отходит в двадцать два с минутами,
— Ты торопишься?
— Нет, я думаю — ты,
— А по-моему, ты.
— Нет — ты.
Он поднял руку, Камита шлепнула по ней ладонью, он поймал ее пальцы, она вырвала, опять ударила.
— Ты.
— Нет, ты.
Слова потеряли смысл. Зато стена отчуждения, выросшая между ними, стена, сквозь которую они увидели друг друга в искаженном виде, исчезла, точно ее ветром сдуло. Они опять были вместе, и ничто их не разделяло. Руки сплетались все крепче, они искали затерянные тропки и находили их, глаза, осмелев, уже не отпугивали, а манили. Они стояли, обнявшись, позабыв обо всем на свете.
— Сандр, послушай, у нас же нет времени.
— Нет, есть.
— Нет. В два часа у нас с тобой свидание...
— А сейчас сколько?
— Не знаю, часы остановились. В дверь постучали.
— А вот и Бирута.
— Пускай постучит, надоест — уйдет.
— С нашей стороны это свинство. Целые сутки держать человека за дверью.
— Подожди, пойду посмотрю.
В дверь колотили громко, настойчиво,
— Уж теперь ты, Камита, впустишь меня, не прикидывайся, знаю, ты дома. Боишься мне на глаза показаться, забилась в угол, дрожишь. А ну, открывай!
Этот резкий, с хрипотцой голос трудно было бы спутать с другим. Принадлежал он Либе.
Камита вздрогнула и застыла, Либа продолжал дергать дверь.
— Мерзавка, трусиха! Слышишь, открой! Вот у меня письма, можешь посмотреть, это мне он писал. Ничего у тебя на этот раз не выгорит.
Он тоже сделал шаг-другой к прихожей. Камита, окинув его холодным взглядом, знаком велела вернуться. Но он остался на месте. Под ногой скрипнула половица. Должно быть, Либа за дверью расслышала скрип, ручка задергалась сильнее.
— Камита, не притворяйся! Я вижу. Ты стоишь у порога. У тебя, что, душа в пятки ушла, боишься открыть? Ты же знала, не к тебе он приехал...
Камита во второй раз окинула его пытливым взглядом, словно для того, чтобы удостовериться, все ли он слышит. В широко раскрытых глазах ее были страх и вопрос, растерянность и упрямство. Дверь дергалась, как крышка захлопнувшейся западни, молчать не имело смысла. Наконец, решившись, Камита презрительно рассмеялась. В полумраке прихожей блеснули ее белые зубы. Спокойно, даже чересчур спокойно, она погляделась в висевшее на стене зеркало, осторожно поправила прическу.
— Уходи, не валяй дурака. Я б впустила тебя, но Сандр еще не оделся.
— Врешь ты! Я видела, он ушел. Никогда, слышишь, никогда он больше к тебе не придет.
Дверь все еще дергалась. Но не так сильно. Либа говорила, всхлипывая, торопясь, сквозь слезы.
— Интересно! Это почему же?
— А потому, что ты обманщица. Потому, что я его тебе не отдам. Ты и знать не знала ничего о Сандре. Ночь переспать еще ничего не значит. Когда Эгил в армию ушел, не прошло недели, ты его на Женьку сменила, а после и Женьку — на Виктора.
— Послушай, мне надоело. Ты бы прекратила свои выступления. Для своей же пользы. Или я расскажу сейчас Сандру...
— Что? Что ты ему расскажешь? Он меня знает в тысячу раз лучше, чем ты. Вот смотри, вот его письма. Он ехал ко мне.
— Ехал к тебе, да пришел ко мне.
— В жизни б этого не сделал, знай он правду.
— Какую правду? То, что ты в тюрьме сидела? Или то, что у тебя ребенок?
Оставаться и дальше в стороне он не мог. Жутко было вот так стоять и слушать. Он подошел к двери, повернул ключ. Камита пыталась было преградить ему дорогу, но это только увеличило его решимость,
Дверь распахнулась настежь.
Либа, побелев как полотно, попятилась от двери. В левой руке она сжимала пачку писем — желтые знакомые конверты. Правую руку вскинула перед собой, будто защищаясь, и все продолжала отступать.
— Нет, нет! Иди к Камите, иди, иди. Ты слышал, как она про меня...
— Да, слышал...
— Ну вот и хорошо. Теперь все ясно..,
— Я тоже так думаю. — Красивое лицо Камиты скривилось в презрительной гримасе, в нем промелькнуло что-то такое, чего раньше он не замечал и что видеть было неприятно, даже омерзительно — будто от этого лица что-то отвалилось, приоткрыв зиявший провал за рядом ослепительно белых зубов. — Да кто этого не знает? Может, позовем свидетелей? Что ж, за ними дело не станет!
Либа смотрела на него остановившимся взглядом. Он пронизывал, этот взгляд, и не было сил его выдержать. Ему показалось, что Либа насилу сдержалась, чтобы не ринуться к нему.
— Как же, как же. Не верь ей, Сандр, не верь, — смеялась Камита.
У Либы опустились руки, желтые конверты рассыпались по ступеням...
— Ну хорошо... Теперь все ясно...
Она метнулась вниз по лестнице, конверты под ногами прошуршали опавшей листвой.
Он остолбенел, ничего не мог понять: почему убежала Либа, почему он не бросился следом за ней?
Либа подскочила к своей двери, дверь была заперта. Либа распахнула окно на лестничной клетке, прыгнула на подоконник. Ну да, она и раньше проделывала такие номера, все это было, это уже видано. Одно непонятно — зачем, почему?
И потом вдруг Либы не стало на подоконнике. И Камита, отрывисто вскрикнув, подбежала к окну. Он тоже выглянул на улицу. На балконе у Либы ветер колыхал выстиранную белую рубашку. А сама Либа лежала посреди цветочной клумбы, обложенной побеленными кирпичами.