— Что случилось? — с досадой крикнул Матвей Алексеевич.
— Ножик забыл, — шаря в траве руками, отозвался Иван. — Без ножика какой охотник: все равно баба.
На полпути к стойбищу их встретили встревоженные Груша и Мария. Они помогли донести роженицу до дома Мартыненко. Иван, ошеломленный всем случившимся, не ушел от дома, прилег на землю у порога, покуривая в волнении трубку. Сначала он прислушивался к голосам, глухо доносившимся из-за двери. Стонала жена, но тише. Потом и вообще все затихло в доме. Иван задремал, выронив трубку на траву.
Была уже полночь, когда дверь скрипнула. На пороге, весь в белом, стоял Матвей Алексеевич и что-то держал в руках, Бельды вскочил и отступил от двери, с опаской поглядывая на лекаря.
— Поздравляю тебя, Иван, — устало сказал Матвей Алексеевич. — Поздравляю тебя с рождением сына, — и протянул сверток Ивану. Тот осторожно взял его и сквозь пеленку почувствовал тепло. Иван боялся пошевелиться: выпадет ребенок из задрожавших от счастья рук. Первый сын у Ивана, охотник, рыбак хороший будет!
— Охотник! — дрогнувшим голосом сказал Иван.
— Еще какой охотник вырастет! — подтвердил Матвей Алексеевич.
— Жена как? Живая?
— Жива. Только придется ей полежать. Эх ты, голова! Пропала бы твоя жена, если бы я тебе поддался.
Иван молча держал ребенка на вытянутых руках.
Качатка сильно привязался к Матвею Алексеевичу. Целыми днями пропадал в больнице или в доме Мартыненко. И, как ребенок, без конца спрашивал: «А это что? А почему так?» Матвей и Груша терпеливо объясняли парню непонятное. Качатка схватывал все на лету, с полуслова, хотя был неграмотен.
Школа в стойбище была, но учились в ней с перебоями, а во время эпидемии школу совсем закрыли. Учительницу, тоже заболевшую тифом, увезли в Хабаровск родственники.
А Качатка учиться с малышами стеснялся. Рано утром, до обхода больных, парень забегал за фельдшером и тихо стучал в окно; потом они молча шли по росной траве на заранее облюбованное место. Там обычно уже сидел с удочками Иннокентий.
Хорошо посидеть на заре часок-другой, последить за поплавками. Иной раз они не успевали снимать рыбу. Но сегодня клев ленивый. Матвей Алексеевич смотрит на Качатку, на смуглое лицо парня, потрепанную одежду, черную как смоль косу. У многих мужчин в стойбище косы. Носить такие длинные волосы — мало приятного. Качатка нагнулся поправить снасть, потом выпрямился, по-девичьи забросив движением головы косу на спину. Матвей Алексеевич усмехнулся.
— Качатка!
— Что, Матвей?
— Срежь косу. У русских женщины и те сейчас стригутся коротко. А ты мужик все же, охотник!
— Обычай такой, старинный, нельзя, старики носили... — неуверенно возразил Качатка.
— Не все хорошо, что делали старики. Коса — плохо, грязь от нее. Да и неудобно ходить с косой, мешает. Совсем не нужна.
— Неудобно, верно, — охотно согласился Качатка. — А русские не носили косу?
— Никогда не носили.
— Грязь, говоришь?
— Только вшей разводить. Давай отрежем!
Качатка молчал, смущенно посапывая носом. Задал ему задачу доктор Матвей.
— Боишься? Дядю боишься? — подзадорил Матвей Алексеевич.
Качатка насупился, кинул рассерженный взгляд на фельдшера. Потом выхватил охотничий нож, с которым никогда не расставался, и, подав Матвею Алексеевичу, сказал с отчаянной решимостью:
— Режь!
Помедлив немного (может, раздумает), Матвей Алексеевич аккуратно обрезал косу и бросил ее в реку. Черной змеей ушла она в воду. Качатка провел рукой по затылку, вздохнул.
— Жалко? — полюбопытствовал Матвей Алексеевич.
— Нет, — твердо ответил Качатка. — А дядя поругает. О-о!
Угадал парень. Не успели они прийти с рыбалки в больницу, как прибежал дядя, неизвестно от кого узнавший об отрезанной косе. Петухом наскакивал на Матвея Алексеевича, кричал:
— Зарежу! Зачем парня портил!
Но так же, как Иван Бельды, угрожавший расправой, дядя Качатки быстро остыл. Вскоре они распивали вдвоем чай и посмеивались над Качаткой, которому Груша мыла голову в большом эмалированном тазу. Парень испуганно фыркал, тер глаза: щипала мыльная пена.
Больных стало меньше. Матвея Алексеевича радовало, что люди начали выздоравливать. Похудевшие от бессонных ночей Груша и Мария разделяли его чувства, строили планы:
— Нам бы теперь акушерский пункт открыть. Потом ребятишками заняться, — мечтала Груша.— Жалко смотреть на детей. Кроме рыбы, ничего не видят, болеют почти все животами, чесоткой...
— Ты хочешь разом все болезни уничтожить. Нелегкое это дело.