— Матвей Алексеевич? — спросил он. — Здравствуйте, дорогой, будем знакомы. Арсеньев.
Фельдшер крепко пожал Арсеньеву руку, помог снять сумку, перекинутую через плечо. Послал Кирилку за рыбой, припрятанной в садке.
— Мы уже знакомы заочно, — объяснил Мартыненко. — Да кто вас не знает на Дальнем Востоке, Владимир Клавдиевич!
— И я о вас наслышан, о вашем необыкновенном врачевательном искусстве, — с улыбкой сказал Арсеньев.
— Небось говорят, что я мертвого могу оживить?
— Вот-вот, что-то в этом роде. Ничего, преувеличение полезно. Надо, чтобы люди поверили в могущество медицины.
— А неудачи? Можно и скомпрометировать медицину.
— Что ж, неудачи бывают в любом деле. И это тоже поймут. Стоит только объяснить. А люди тайги — народ смышленый, в этом вы, наверно, убедились...
Арсеньев снял френч, умылся, причесал назад посеребренные сединой волосы.
К фанзе подошли его спутники. Владимир Клавдиевич всех представлял фельдшеру, давая нм шутливые характеристики.
Пообедав, спутники Арсеньева ушли отдыхать, а Владимир Клавдиевич устроился на валежнике, вынул планшет и стал заносить пометки на маршрутную карту. Работая, он рассказывал о прежних своих походах.
— Надо обладать мужеством, чтобы совершать такие путешествия, — не удержался Матвей Алексеевич.
— Полноте! — возразил Арсеньев. — Привычка и еще любовь к избранному делу. Ваша профессия требует большего мужества.
— Я читал ваши книги с удовольствием, — продолжал Матвей Алексеевич. — Вы влюблены в природу Дальнего Востока. Вы романтик.
— Вот-вот, все так обо мне и отзываются; может, не все, но многие, — с грустью заметил Арсеньев. — И письма пишут. «Романтику и путешественнику, певцу дальневосточной природы», и все в таком роде.
— Так что ж тут плохого? — удивился Матвей Алексеевич.
— Я не о том. Иной раз люди представляют меня этаким чудаком, готовым всю жизнь прожить в тайге, изучая ее флору и фауну, прокладывая новые маршруты по ее зеленому морю. Но мне мало этого, дорогой мой Матвей Алексеевич. Не горы и реки, не полезные ископаемые, не красоты ландшафта я считаю главным и самым дорогим в этом великолепном крае, а человека! Человек — украшение наших восточных земель! И все труды мои подчинены тому, чтобы заставить природу лучше служить человеку. И долгие годы, знакомясь с Дальним Востоком, я переживал горечь от сознания, что неуютно и трудно жить здесь людям. Вы сами убедились, как еще плохо живут коренные жители этой земли. Голод, болезни, бескультурье. А ведь нанайцы, удэгейцы, орочи — богатейшие люди. В их распоряжении необозримые пространства, множество зверя. Парадокс, согласитесь? Я не раз над этим задумывался, особенно в молодости. Строил планы возрождения северных народов... — Арсеньев усмехнулся: — Только планы были наивны и беспочвенны. В них преобладали мотивы благотворительности. Требовалась же, как я позднее понял, коренная ломка общественного строя, социальных порядков. Теперь-то мне ясно, что вызовет к новой жизни лесных людей, а тогда я не понимал.
— А цель вашей нынешней экспедиции? — поинтересовался фельдшер.
— Отыскиваем удобные места для заселения. Ведь что получается: в центральной части страны есть районы густонаселенные, а тут пустуют миллионы гектаров. А сколько леса? А золото, олово, уголь? Правительство правильно поступает, планируя заселение Дальнего Востока. Сюда в скором времени приедут тысячи людей. Села, города вырастут, протянутся удобные дороги. Я считаю эту свою экспедицию самой полезной, самой нужной и целеустремленной.
— Владимир Клавдиевич! — воскликнул Мартыненко. — Вы говорили, что не романтик, не певец... Но позвольте и мне назвать вас романтиком.
— И вы туда же! — сказал Арсеньев и молодо рассмеялся.
Матвею Алексеевичу нужно было сделать обход больных. Арсеньев вызвался его сопровождать.
— Вы бы лучше не рисковали, Владимир Клавдиевич, — предупредил фельдшер. — Оспа, знаете...
— Ничего, я оспу прививал. Или вы в свою медицину не верите? — пошутил Арсеньев.
В одной из фанз на кане лежал старик. Пока фельдшер поил больного с ложки, Арсеньев пристально всматривался в высохшее лицо старого человека.
— Отец, а ты не Макар Намука?
Старик зашевелился на своем ложе, попытался приподняться.
— Макар, верно. Ты капитан Арсеньев? Давно тебя видел, много зим прошло.
— Много, отец, много, — присаживаясь на кан, заговорил Владимир Клавдиевич. — В девятьсот восьмом ты мне помогал идти по Анюю. Помнишь, чуть под лед не угодили вместе с батом? Не ходишь больше на бате, соболя не бьешь?