— Глаза плохо гляди, ноги слабый совсем, — печально отвечал Макар.
— Ничего, Макар, мы еще с тобой поплаваем по Анюю, — успокаивал старика Арсеньев.
— Не плавает больше Макар, — сказал старик и признательно посмотрел на Арсеньева. — Бяпали помнишь, капитан?
Владимир Клавдиевич оживился.
— Как же, Макар! Такое не забудешь. — Арсеньев повернулся к фельдшеру. — Досталось нам тогда! Снег мокрый, темень, а у нас на плечах пуда по полтора клади. Собаки и те выбились из сил. Решили уже заночевать где придется. Я дерево потолще стал подыскивать. Вдруг Макар кричит, он первым шел: «Юрта!» Учуял жилье охотника, представьте! А скоро и мы почувствовали запах дымка, радостно стало на душе. Как зашли в юрту, я сразу свалился, так в одежде и уснул. Редко со мной такое бывало.
Старый Макар внимательно слушал Арсеньева, согласно кивая головой.
— Ты там еще девку лечил, — заметил он.
— Какое там, — махнул рукой Арсеньев. — Макар преувеличивает. Рядом с той юртой я нашел утром шалаш. В шалаше девушка с парализованными ногами. Голодная, полураздетая. Рассердился я, набросился на своих хозяев: «Почему не ухаживаете за дочкой?» — «Не дочка, чужая девка. И как помочь, больная она. Шаман приходил — не помог». Словом, пригрозил я им, что на обратном пути буду здесь и, если увижу, что плохо ухаживают за больной, строго спрошу с них. Вы бы видели, какие благодарные глаза были у этой страдалицы.
— Полиомиелит, — заметил фельдшер. — Пока неизлечим.
— Так я примерно знал об этом. А когда возвращался обратно, уже не застал девушку в живых. Умерла, отмучилась, бедная. Сколько еще таких! И оспа, и трахома, и туберкулез. У ребятишек глисты. Сырую рыбу едят... Да, врачам придется много потрудиться, чтобы побороть все эти недуги. Вы очень гуманно поступили, что пошли работать в тайгу. Благородно!
Матвей Алексеевич промолчал. Ему было неудобно слушать похвалу. «Пошел!.. Послали, да и то ненадолго».
Вечером, когда зажглись крупные звезды и стойбище уснуло, Арсеньев присел на пенек у костра, вынул из походной сумки тетрадь в клеенчатом переплете и стал что-то записывать. Временами он откладывал тетрадь, быстро потирал руки и снова брался за карандаш.
Матвей Алексеевич готовил лекарства и поглядывал на Арсеньева в открытую настежь дверь. Наконец Арсеньев спрятал тетрадь в сумку, потянулся.
— Что ж, отдыхать пора, Матвей Алексеевич! — бодро проговорил он. — Завтра в путь.
— Так скоро?
— Тороплюсь, Матвей Алексеевич. Мне еще до озера Гасси надо добраться, потом на Хор. Задержка может быть, а в Далькрайкоме ждут моего доклада. Эх, вместе бы нам прогуляться, есть у меня такие маршруты! Ну ничего, когда-нибудь возьму вас с собой. Поедете?
— С удовольствием!
— Вот и договорились. А теперь спать! Я только дымарь налажу, а то ночью комарики возьмут в плен, — и стал привычно устраивать дымокур в старом ведре.
Через несколько дней, убедившись, что оспа больше не грозит орочам, Мартыненко решил возвратиться в Тайхин. Прощаясь, посоветовал Акунке уговорить родичей откочевать поближе к Тайхину.
— Там и лечить будем ваших, да и ребятишкам надо в школу ходить, — пояснил Матвей Алексеевич. Акунка соглашался: конечно, они перенесут свои юрты поближе к Амуру, так и раньше делали. Но ведь и к зверю надо быть поближе...
Все жители вышли на берег провожать Мартыненко. Наперебой приглашали приезжать в гости, желали счастливого пути. Как потом узнал Матвей Алексеевич от Кирилки, бывший проводник Арсеньева — Макар шаманил ночью, упрашивал духов тайги оберегать русского лекаря в пути.
Наверно, убедительно просил старый орочон духов, без приключений добрались Матвей Алексеевич и Кирилка до Тайхина. Причалили к тихой знакомой заводи, где в прозрачной воде черными стрелами металась молодь. Кирилка привязывал бат к толстой иве, когда высокий вейник бесшумно раздвинулся и показалась голова Иннокентия.
— Здравствуй! — спокойно приветствовал старик прибывших, словно только вчера расстался с ними.
— Груша как? — крикнул Матвей Алексеевич, выпрыгивая из бата на берег.
Иннокентий не спеша раскурил трубку, примял пальцем золу, сладко затянулся, потом сказал:
— Однако, рыбу варит сейчас. Больных кормит.
— Ах, Иннокентий, Иннокентий, славный ты старик! Опять, дорогие, мы дома. Кирилка! Слышишь? Мы — дома! — радовался Матвей Алексеевич, хватая оторопевшего парня в охапку. И только теперь бесстрастное лицо старого Иннокентия выразило удивление: «Что это с русским лекарем, как ребенок, однако...»