Веление сердца
Груша распахнула окно, чтобы проветрить комнату, поглядела на улицу, потом тихо позвала:
— Матвей, иди-ка сюда.
Матвей Алексеевич отложил в сторону сапог, который неумело пытался починить, и подошел к жене.
— Ничего не видишь?
Он всмотрелся в зеленую стену тайги, вплотную подступившую к их домику, но не нашел ничего примечательного.
— Ты на кленок посмотри, — подсказала Груша.
Ветка молодого мелколистного клена тянулась к самому окошку. Клен как клен.
— Листья покраснели, — пояснила Груша. В голосе ее была непонятная печаль.
— Предвестник осени, — проговорил Матвей Алексеевич, догадываясь о настроении жены. — Ну что ж, пора собираться. Потрудились как будто неплохо, а?
— Я уже постирала, все приготовила, — ответила Груша. — Вот так всю жизнь мы с тобой в переездах...
— Но ведь ты у меня не домоседка, — ласково сказал он.
Напоминание Груши о предстоящем отъезде пробудило неловкое чувство, словно от нехорошего поступка. Откуда оно? Ах да, он вспомнил. Вспомнил слова, сказанные там, на Анюе, в тайге, Арсеньевым: «Вы очень гуманно поступили, что пошли работать в тайгу. Благородно!» Благородно!.. А он пожитки укладывает. Что ж, он выполнил свой долг. Лечить людей и в Хабаровске нужно. Но откуда тогда угрызения совести? Сюда пришлют другого человека, может, более опытного.
— Что ж ты не отвечаешь, Матвей? В ту же больницу вернемся в Хабаровске? — допытывалась Груша.
— Ну конечно, а куда же иначе, — очнулся Матвей Алексеевич Дотянулся до ветки клена, сорвал лист. Все деревья еще зеленые, еще по-летнему свежа трава, и теплые стоят дни, а листья клена напоминают о недалекой суровой зиме. Так поседевшие виски на поминают человеку о старости.
— В стойбище все спрашивают: правда, что мы скоро уезжаем?
— А ты что? — Матвей Алексеевич принялся ковырять шилом сапог, пряча глаза от жены.
— Говорю: надо ехать. Мы ж здесь временные, в командировке.
— Временные... — пробормотал Мартыненко.
— Что ты сказал?
— Да нет, ничего.
— Странный ты какой-то сегодня. — Груша закрыла окно.
Дверь скрипнула. Вошел оживленный и веселый Петр Щука. Он окреп, пополнел, на скуластом лице играл здоровый румянец. Подсел к столу, ероша светлые волосы. На нем были солдатская гимнастерка, подпоясанная широким ремнем, и кожаные кавалерийские галифе. Матвей однажды пошутил: «Форсишь, Петр, такие умопомрачительные галифе на тебе». — «Какой гам к черту форс, нечего надеть на грешное тело, окромя этих самых галифе, — пояснил Петр, посмеиваясь. — И в праздники и в будни — они».
— Латаешь? — сочувственно заметил Петр, скручивая цигарку.
— На Анюй ходил, разбил, а новых ты не даешь.
— Погоди, Матвей Алексеевич, еще заживем. Сейчас хоть как-нибудь прокормиться бы, хозяйство поправить... Не так ты, брат, затягиваешь. Ну-ка, дай мне! — Петр взял сапог, осмотрел его. Потом присучил к дратве щетинку и, ловко прокалывая кожу шилом, стал пришивать головку сразу двумя нитками.
— Вот это по-нашему, — приговаривал он. — А я к тебе, между прочим, по делу. Сегодня у нас собрание членов кооператива. Приходите-ка и вы с Грушей.
— Так мы вроде не члены кооператива, — Мартыненко бросил быстрый взгляд в сторону жены.
— Знаю. Но это не важно. Поддержка мне твоя нужна. Тебя здесь все уважают, и слово твое веское. — Лицо Петра стало озабоченным и серьезным. — Тут один член уездного исполкома пожаловал на собрание, представитель вроде. Не нравятся мне его советы. Да ты его должен знать, Киреев. А чтобы тебе было понятнее, скажу о работниках наших кооперативных. Из нанайцев, сам знаешь, некого поставить, ни писать, ни считать не умеют. Пришлось приказчиком взять китайца Ли. Младший брат ему помогает, Ваном зовут. Ли с братом еще до революции торговали в Тайхине, от китайского купца действовали. Живет с ними дядя Чжан. Хитрющая морда, я тебе скажу. Больным и немощным притворяется, а сам здоров как бык. Откуда он появился, про то не знаю. Говорят, в двадцать третьем стал тут жить. Так вот, Киреев рекомендует поставить во главе кооператива китайца Ли. А в правление — нанайцев позажиточнее. Мол, у них опыта больше. Понял, куда гнет? Заквасочка не та у этого Киреева. Нутром чую. Так я к чему веду речь? Если ты придешь на собрание, нам легче будет провести в правление людей достойных.
— Ты же сам говоришь, что, кроме Ли, нет подходящего человека.
— Пусть торгует, а председателем надо другого. И ревизионную комиссию покрепче. Тогда не страшно. Если что, за руку схватим. Да и мы-то с тобой что-нибудь стоим, а? — Петр похлопал по плечу Матвея Алексеевича и рассмеялся. Фельдшер улыбнулся, но вспомнил об отъезде, и ему стало неловко. Груша, все время молча слушавшая этот разговор, приказала взглядом: «Надо идти, Матвей...»