«Ну, радуешься-то ты, пожалуй, зря!» — неожиданно для себя мстительно подумал Матвей Алексеевич. Как-то сразу стало легче на сердце: решение пришло.
Наверное, по его лицу Петр догадался, о чем он думает в эту минуту, и хитро подмигнул.
— Ладно, я даю согласие, — заявил Матвей Алексеевич. — Я решил остаться в стойбище. Об этом пока не было известно товарищу Кирееву. И в комиссии ревизионной быть согласен.
...Петр догнал Матвея Алексеевича у самого дома. Тронул за плечо, сказал прочувствованно:
— Ты на меня не в обиде?
— Это за что?
— Ну, что втравил тебя в кооперативную историю. Ехать-то ты собирался?
— По правде сказать — собирался, — ответил Матвей Алексеевич. — Но вот видишь, не смог. А на тебя-то за что обижаться?
— Надо тебе остаться, — горячо проговорил Петр. — Надо! Трудно людям жить, а нужно, чтобы жилось легко, радостно. Это как в бою: и боишься иной раз в атаку идти, а идешь, потому что долг свой понимаешь. Так и тут... А как Груша? — озабоченно спросил Петр.
— Как... Она уже вещи уложила.
Помолчали.
— Не нравится мне этот Киреев, — заметил Матвей Алексеевич.
— А ты говорил: интеллигентный человек... — усмехнулся Петр. — Меньшевистская закваска. Он и в анархистах ходил в двадцатом, известно.
И тут как будто без всякой связи в памяти Матвея Алексеевича всплыла картина встречи с лесорубом в аптеке. Улыбнувшись, он рассказал об этом Петру. Вспомнил и го, что с такими, как у лесоруба, глазами видел калмыковца в Полетном.
— Знаешь что? — посерьезнел Петр. — Ты зря улыбаешься. А вдруг это сам Ванька-калмыковец?
— Кто такой? — заинтересовался Матвей Алексеевич.
— Ты не слыхал? Атаман белогвардейской шайки. Бродит такая банда по нашей тайге. Ванька — бывший казачий вахмистр. Словом, в карателях у Калмыкова ходил.
— Ну, загнул, Петр! Догадки все. А потом, не станет атаман по селу шататься.
— Все с догадки начинается, дорогой. А село... там разные люди есть, в селе... Надо поговорить в волости, чтобы смотрели в оба за этим Киреевым. Он может таких дел натворить! Догадки... — хмыкнул Петр, укоризненно посмотрев на смутившегося фельдшера. — Это хорошо, что ты мне все рассказал. В Сретенском давно размышляют: с кем Ванька связь имеет? Без поддержки не сидел бы в тайге. А он тут под носом.
Груша догадалась, что неспроста таким взволнованным пришел муж с собрания. Нервно пощипывает бородку: верный признак душевного смятения. Ничего не спрашивая, она продолжала укладывать белье в походную скрипучую корзинку.
Матвей Алексеевич присел на табуретку у окна, сказал, виновато улыбаясь:
— Избрали меня, Груша, в комиссию.
— В какую комиссию? Мы ведь уезжаем...
— Обещал я... понимаешь... остаться обещал.
Ты меня ругать не будешь?
— Но ведь ты учиться хотел?
В голосе жены он уловил согласие и порывисто обнял Грушу.
— Заочно можно учиться! Вместе станем учиться. Не мог я иначе! Сегодня на собрании как сказали о моем отъезде, так стыдно мне стало, словно обманул я этих людей самым скверным образом. Поработаем годика три, вернемся в Хабаровск. Как придут сюда молодые медики, так сразу и отчалим.
— Ладно уж, жалостливый, — ласково сказала Груша. — Обещал, стало быть, останемся. Мне тоже не особенно хотелось уезжать. А жить везде можно. Да и тут мы нужней.
— Груша, хватишь ты еще со мною горя! — благодарно глядя на жену, воскликнул Матвей Алексеевич.
— Ладно, ладно, мучитель мой, — усмехнулась Груша и, вздохнув, стала вынимать из корзины белье.
— Матвей! — послышался голос за дверью, и кто-то сильно стукнул но гулким доскам.
Матвей Алексеевич открыл дверь. Перед ним стоял Кирилка с корзиной и фанерным чемоданчиком в руках. Из-за спины Кирилки выглядывала девушка. Фельдшер увидел серые глаза, печальные и усталые.
— Новая учительница к нам приехала, Матвей Алексеевич! — громко и радостно объявил Кирилка, отступая в сторону, чтобы дать пройти гостье. — Пароход прибежал сверху и высадил ее на шлюпке. В сельсовете нет никого, я к тебе привел.
— Хорошо сделал, — похвалил его Матвей Алексеевич. — Проходите, — пригласил он девушку.
Груша, разбуженная разговором, встала, встретила девушку и повела умываться. Через полчаса, ободренная сердечным гостеприимством хозяев, учительница пила чай и рассказывала о себе. Зовут ее Анной Ивановной, а лучше просто Аней, поскольку ей только девятнадцать... Она из Владивостока, там ее родители. Отец моряк, капитан торгового судна. Окончила ускоренные курсы и решила ехать в самое глухое стойбище. И вот она здесь. Нет, нанайского языка она не знает. Только здороваться научилась: бачигоапу...