Подоспели новые события, заставившие Матвея Алексеевича забыть о шамане. Вернулся из очередной поездки по факториям Петр Щука. В стойбище его ждали, чтобы сразу же провести собрание членов кооператива.
Собрание проводили в школе. Вся классная комната была наполнена до отказа. Сначала, несмотря на призывы Петра говорить смело всю правду о проделках мошенников, никто не решался выступить. Кто его знает: поговорят и разойдутся, а Чжан с племянником так и останутся в лавке торговать. В долг пороху или муки не дадут, хоть умри. Нанайцы отлично знали мертвую хватку и Вана и особенно его дядюшки Чжана, хотя Чжан официально не имел никакого отношения к кооперативу. Но попробуй скажи!
— Я скажу, — наконец поднялся с места Сергей Киле и бросил быстрый взгляд на Петра.
Петр ободряюще улыбнулся.
— Я скажу, — повторил Сергей, подбирая нужное слово. — Ван и его дядька — нехорошие люди! Да! Обманывают охотников. Больше денег берут за припасы...
— Ван машинка есть! — тонко выкрикнул старческий голос.
— Верно, — поддержал его Сергей. — А дядька Чжан еще долги собирает для купца-китайца, который в Китае.
Собрание возбужденно загудело.
— Хуже черта эти Ван и Чжан!
— В Амур их!
Матвей Алексеевич видел, что Ван сидел белый, как стена. Но Чжан был спокоен и даже чему-то улыбался, старая бестия.
— Тише, товарищи, — успокаивал собрание Петр. — Ваш кооператив, вам решать: работать Вану или нет. С Чжаном вопрос ясный: еще раз узнаем, что он собирает старые долги, выселим из стойбища. Пусть убирается! Верно говорю?
— Верно!
— Не надо Вана!
Люди осмелели, высказывали давние обиды на торговцев. Но, как ни старались Сергей Киле и Петр убедить собравшихся говорить по очереди, из этого ничего не вышло. Говорили все разом, кричали, чтобы слышнее было. И только дядя и племянник безмолвствовали. На лице Чжана была все та же загадочная улыбка.
С работы Вана сняли, потребовали, чтобы он и его дядя покинули лавку и перебрались жить в другой дом. Были предложения совсем выселить их из стойбища, но Петр не поддержал. С ним согласились и другие.
Вечером после собрания Матвей Алексеевич встретился на улице с Чжаном. Ему даже показалось, что торгаш специально искал этой встречи. Чжан преувеличенно вежливо поклонился и сказал:
— Не ожидал я от вас, доктор...
— Чего не ожидали?
— Вашими стараниями отстранили племянника от работы. Да и про меня наговорили...
— Вы сами виноваты, Чжан. Надо жить честно. Время не то. Неужели вы не поняли?
— Все понял. До свидания. Но... — Чжан пристально посмотрел на Матвея Алексеевича, — но тайга остается тайгой, милый доктор!
— Э, полноте, — сердито махнул рукой Мартыненко и пошел прочь.
— Теперь пурга три дня будет, — проговорил Иннокентий, попыхивая трубкой.
Он удобно уселся на пол у дверей и курит, изредка делая какое-нибудь замечание.
Нравится старику сидеть в доме Мартыненко. И они привыкли к ласковому, несмотря на кажущуюся суровость, услужливому и прямодушному человеку. Придет Иннокентий под вечер и сидит до полуночи. Он любит рассказы Матвея Алексеевича о войне, о дальних странах, о Ленинграде и Москве. Словно сказку слушает.
Матвей Алексеевич просматривает двухнедельной давности газеты, доставленные в стойбище только сегодня. Груша занята шитьем. Ярко горит десятилинейная лампа под жестяным абажуром, в камельке пышут жаром красные угли с синими язычками пламени. А за стеной бушует пурга, воет в трубе ветер, то дико угрожающе, то жалобно.
— А ты почему думаешь, что три дня? — спросил старика Матвей Алексеевич.
— Примета такая есть. Седьмой десяток живу, всегда так, — отозвался Иннокентий. — Это злые духи дерутся между собой, друг в друга дуют и снег бросают.
Матвей Алексеевич качает головой. Как поэтичен народ тайги, как непосредственно понимает природу! Давно собирается он записать сказки, которые ему рассказывает Иннокентий, да все как-то не выберет времени. Надо бы Ане поручить собирать фольклор.
Послышался глухой стук в дверь. Иннокентий поднялся, открыл засов. Вместе с человеком в избу ворвалось облако пара. Стряхивая снег и топая расшитыми торбасами — подарок учениц, — у дверей стояла улыбающаяся Аня. Груша бросилась раздевать свою любимицу.
— Ты что так поздно, в такую-то погоду? — встревоженно спрашивала Груша. — Можно ведь заблудиться.
— Что вы, тетя Груша, я здесь уже каждый кустик знаю.