Перед фанзой на обрубке дерева сидит Пору и сосредоточенно вяжет сеть. Возле ног старика бегает юркий бурундук. Полосатая спинка зверька то мелькнет в высокой траве, то покажется в куче сухих поленьев; вот бурундук, втягивая носом воздух, осторожно приблизился к Пору и посмотрел на него живыми черными глазками.
— Хлеба нет, — сердито сказал бурундуку шаман, — ягод нет. Чего дам? В тайге ищи...
Будто поняв, бурундук юркнул в тайгу.
Улыбка тронула сухие губы Пору. Если бы кто из жителей таежных стойбищ увидел его улыбающимся, был бы удивлен и озадачен: никогда не улыбается на людях шаман. Да, впрочем, если бы кто и оказался рядом, то вряд ли заметил бы эту улыбку, так скупа и мимолетна она была.
Не заметили ее и Апа со своими спутниками, тихо подкравшиеся к жилищу шамана. Они почтительно остановились, ожидая, пока хозяин обратит на них внимание. Пору продолжал вязать. Даже когда Апа кашлянул, чтобы предупредить о своем приходе, шаман не поднял головы. Опасаясь, как бы не обидеть хозяина, гости долго стояли, не двигаясь с места. Только закончив работу, Пору взглянул единственным глазом на гостей и буркнул:
— Что нужно?
— Бачигоапу! — дружно приветствовали шамана старики, приближаясь к нему.
— Вот пришли проведать тебя. Как твое драгоценное здоровье? — вкрадчиво заговорил Апа.
Старики согласно закивали головами.
Пору пристально и насмешливо посмотрел на Апу, тот отвел глаза в сторону. Пору понимает, когда говорит правду, а когда лжет человек. Не за этим пришел, другая забота привела на остров пронырливого старшинку.
Старики, сопровождающие Апу, почтительно помалкивают, предоставив ему самому вести переговоры с шаманом.
— Верно, проведать пришли, — заторопился Апа, стараясь смягчить сердитого шамана. — Подарки принесли.
Апа стал выкладывать из берестяной сумки приготовленную женой талу, просяную кашу с медвежьим жиром, какую едят только в дни медвежьего праздника. На сухом пне, заменившем стол, появилась бутылка ханьшина, настоянного на табаке.
При виде угощения шаман оживился. Он сложил неоконченную сеть, принес из фанзы выщербленные фарфоровые чашечки и молча расставил их на широком срезе пня. Жестом пригласил присаживаться. Все уселись вокруг пня. Апа разлил водку. Закусывали рыбой. Шаман неторопливо брал рыбу, облизывал пальцы.
Некоторое время молчали. Первым заговорил Апа.
— Мы к тебе с просьбой, великий шаман, — льстиво начал он. — Шибко трудно стало жить нанай. Законы предков нарушаются, молодые смеются над стариками, уважать их перестали, слушать перестали.
— Меня слушают, с достоинством произнес Пору, налив себе водки.
— Тебя слушают! — подхватил Апа. — Потому и пришли к тебе за советом и помощью. А нас-то не слушают. Меня молокососы обозвали грязным барсуком. Ты слышишь, великий шаман?
Еле заметная тень усмешки тронула пергаментное лицо Пору. Он не сразу ответил на патетический вопрос Апы. Допил остатки водки, потряс чашечкой вокруг себя, по привычке ублажая духов, своих помощников, потом только ответил:
— Слышу.
Апа заерзал от нетерпения.
— А что скажет великий шаман? А не скажет ли он, что глупых мальчишек учат русские? Не скажет ли он, что русские принесли нанайцам неверие в законы предков?
Апа стал убеждать Пору в том, что русские принесли беды на их головы. От них все. Разве посмела бы жена Сайла убежать от него, своего хозяина и владельца, уплатившего богатый выкуп ее родителям?
— О каких русских говорит Апа? — неопределенно заметил шаман, потянувшись к бутылке.
Старики следили за движением его руки, как следят собаки за руками хозяина, разделывающего тушу медведя.
— Все русские приносят нам несчастье! — воскликнул убежденно Апа.
— Русские были и раньше. Они не сегодня пришли в стойбище, — дипломатически пояснил шаман.
— Но то совсем другие русские. Те, которые были при царе, не трогали шаманов, не высмеивали их, не оспаривали их власти над духами. Те русские дали Апе красивую медаль с орлом. И когда шаман приходил в гости к старшинке Апе, то всегда уходил с толстым брюхом, уходил с подарками. Так ведь?
Шаман кивнул уродливой головой. Он быстро пьянел, хотя глаз его смотрел на людей трезво и пристально. Только трясущиеся руки выдавали старика.
— Русские бывают всякие, — проговорил шаман, ставя чашку на пень. — Матвей-доктор лечил меня. Совсем умирал Пору, а он вылечил.
Апа вытаращил глаза на шамана. Лицо его выражало крайнюю степень огорчения. Он ждал, что еще скажет шаман, но Пору снова надолго умолк.
— А может, он и напустил на тебя болезнь? — нашелся, наконец, Апа, и глазки его торжествующе засверкали.