И вот они предстали друг другу нагими. Она видела его мужскую мощь, и от жажды поддаться ей трепетала как былинка.
Он уложил ее на кровать и опустил голову ей на грудь.
— Не будет дня, чтобы я не повторял тебе слов любви! — шептал он ей, поверженной, лаская нежную кожу ее живота и гладя золотистые волосы перед входом туда, где сосредоточилась вся ее женственность. — Расслабься, прошу тебя! — Пальцы его спускались все ниже, пока не нащупали пестик ее чувственности и не принялись ласкать его — большие, сильные и нежные, понаторевшие в любовных играх.
— Прости меня! — прошептала она.
— За что?
— Я такая эгоистка: взяла и кончила раньше тебя.
— Это не называется эгоизмом. — Он поцеловал ее в кончик носа. — Ты должна научиться принимать любовь, guapa. Мне еще стольким вещам предстоит тебя учить. Одной ночи на все не хватит. — Его поцелуй таил в себе тысячу обещаний.
— А это не какая-то странность, что я так дрожу? Наверняка ведь у других женщин не было так!
— Я не помню, guapa, и мне это, честное слово, все равно. Разве кто-то еще мог сотворить со мной то, что сделала ты? Ты меня обновила, переделала, понимаешь? Ты дрожала как девочка — это было очаровательно. И мне выпало предпочтительное право повергнуть тебя в этот трепет.
Она уютно прижалась к нему, вся ее поза выражала блаженство. Возможно, он говорил ей не полную правду, но такая ложь была необходима ей, как сама жизнь. Он прильнул губами к ее шее, и новая волна наслаждения захлестнула ее.
Эмма откинулась на подушки, страсть к Луису омывала ее всю, как теплые средиземноморские волны. Она опускала глаза на темную голову, припавшую к ее груди, ерошила его шелковистые волосы. Дикарская ненасытность пробуждалась в ней, когда он проводил пальцами по ее соску, прежде чем захватить его губами. Ей казалось, что от ее рук у него на висках останутся синяки — с такой силой она прижимала к себе его голову.
А он продолжал чувственное дознание, и хотя каждая клеточка ее тела уже болела от напора страсти, она не хотела передышки. Но ей уже было невмоготу путешествовать в одиночку.
— Возьми меня, возьми меня всю! — это была и мольба, и приказ.
— Я сам хочу быть твоим… Я уже весь твой! — шептал он, чувственно подтверждал свои слова.
Тела их синхронно двигались в том первозданном ритме, который опрокидывает понятие о времени. Она видела над собой его ласковый и страстный взгляд. Понял ли он, как любим ею? Пока она еще неопытный, необученный напарник, но это — до поры.
Он увлек ее на самую грань жизни и, нагнетая скорость своих движений, торопил развязку. Самые дальние рубежи познаваемого не казались ему неприступными. Наслаждение, как и боль, может быть нестерпимым…
Ей казалось, что прошел целый век, прежде чем она открыла глаза. Когда сознание стало к ней возвращаться, она попыталась пошевелить рукой. Даже пальцы раздвигались ценой невероятного усилия. Она повернула голову, чтобы посмотреть на того, кто вверг ее в это состояние.
Луис лежал ничком, раскинув руки, и на спине его поблескивала испарина. Ему как будто недостало сил откатиться от нее достаточно далеко, и одной ногой он цеплялся за ее ногу. Судя по тяжести его ноги, Луис тоже полностью расслабился. Эмму переполняло счастье при мысли, что она сумела дать наслаждение, равное тому, которое сама получила.
Как она любила этого человека! Его нагота доставляла ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Прекрасно было путешествие по всем частям этого совершенного, точно отлитого в бронзе тела. Но дольше всего взгляд задерживался на его лице. Сердце ее расширялось, давая пристанище новой волне любви, когда она видела Луиса таким, каким немногие могли его видеть, — уязвимым, без необходимой на публике маски, но столь милым без нее.
Эмма нежно провела рукой по его спине. Больше никогда он не причинит ей обиды. Теперь она была убеждена в этом. Она ведь ему необходима. Как и он ей.
— Эмма! Ни у кого и ни над кем не было такой власти, как у тебя — надо мной.
— Обратись ко мне еще раз! — потребовала она.
Он понял, о чем она ведет речь. Их мысли были приведены любовью в почти полное созвучие, они понимали друг друга с полуслова.
— Опять на колени?
— Разумеется!
Положим, это ритуал, тот самый прозаический момент любви, о котором рассказывают маленьким детям и внукам… Но вряд ли дон Луис усладит слух внуков историей о том, как он, совершенно голый, делал их бабушке предложение. Уже после того, как они уже совершили самое фантастическое любовное действо, какое только могло совершиться на земле.