— Кем были твои родители? — негромко прошептал Шеффилд, видимо, стараясь не задеть меня резким тоном; его хрипящий голос неожиданно стал более ровным.
— Отец был дальнобойщиком, а мама — домохозяйкой. Поэтому во мне больше от неё, чем от него. Я люблю, когда дома чисто, но когда туда заехал Йен — то я потеряла всё желание поддерживать чистоту.
— Мои родители были церковнослужителями. — произнес психолог, вдохнув, — Отец — проповедником, а мать — монашкой.
— Достойно уважения, — улыбнулась я, понимая, что меня разрывает на части, — А вы помогаете таким дурочкам, как я, не сжечь школу или не скинуться с высотки. Благородно.
На лице Шеффилда мелькнула мимолётная ухмылка, но тут же сменилась горечью. Он повернулся ко мне, глядя почти с благоговением. Он никогда еще не смотрел на меня подобным образом.
— Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, Рикки. Чтобы ты нормально спала, чтобы ты пыталась общаться с людьми так же, как делаю это я. Бескорыстно. Чтобы ты… переборола все свои проблемы. Надо всегда сражаться за себя и свою жизнь. И за своё будущее, как бы глупо это не звучало. Я не хочу видеть круги под твоими глазами и то, как ты старательно сдерживаешь эмоции порой. Эмоции опасно показывать, но опасно и сдерживать. Последствие этому — истерика, срыв. Будь той, кем ты себя ощущаешь. Я хочу, Рикки, видеть тебя счастливой юной девочкой. Я чувствую себя отвратительно, потому что не могу помочь тебе ощутить этот мир с другой стороны.
— В этом нет вашей вины, — сказала я, видя, что его лица стало практически не видно сквозь ночь, — Может, я когда-нибудь приду в норму. Забуду то, что стало переломным моментом. Может, даже собаку заведу. Я отвыкла от всего, что когда-то казалось мне обыденным. И все вокруг отвыкли от меня.
— Скажи мне, — он подался ближе, нарушая баланс моего равновесия, — Тебе стало хоть немного лучше?
Мне пришлось немного покопаться, чтобы вывести свои эмоции на первый план, но это помогло мне ответить честно.
— Да, мне кажется. Но я всё ещё не чувствую себя достаточно усталой, чтобы уснуть.
— Рикки, ты плачешь, — шепнул мне Шеффилд, его большой палец стер с моей щеки мокрую дорожку, а меня передернуло, и я откинулась назад, едва держась в равновесии.
— Прости, я больше не буду тебя трогать, — пообещал психолог, слегка наклоняя голову вбок.
Я вытерла с лица слёзы рукавом и действительно поняла, что плачу.
— Мама говорила мне, что когда у человека не остается сил и слов, он начинает плакать. — сказала я.
— Она была права, Рикки. Пойдём, я отвезу тебя домой.
4. Калейдоскоп.
Сегодня утром я проснулась с головокружением.
Это было побочным эффектом вчерашних переживаний, поэтому я сразу же принялась глотать обезболивающее, чтобы очередная головная боль не была сменена спазмами желудка или чем похуже.
Не считая того, что я уснула в куртке, я могла назвать удивительным то, что я вообще уснула. Сон стал дополнением к слезам и вчерашней истерике. Усталость + моральное потрясение = сон. Я была благодарна Шеффилду за то, что вчера он устроил мне турне по моим воспоминаниям, и у меня появилась возможность хоть немного поспать.
И я проспала школу. Это случилось впервые, но ничего отрешенного я не почувствовала. Ни обиды, ни огорчения, ни жалости. Я не любила одноклассников, но любила учиться, пусть и делала это неохотно.
Я не любила заучивать, я любила запоминать. В основном, я ходила в школу только потому, что мне надо было получать образование. Просто для того, чтобы выжить в будущем и не сгнить где-нибудь у мусорных контейнеров за Макдоналдсом.
На самом деле, всё вокруг — ирония.
Ирония, смешанная с долей правды, но скрытой истиной внутри. Правда для каждого разная, а истины не знает, на самом деле, никто, пытаясь выстраивать личные догадки и мнения. На этом и строится общество — на незнании своих корней досконально. На непонимании настоящего и заплатывания его прошлым.
Мой отец обладал той сотой долей иронии, которая не позволяла ему опускаться на дно всякий раз, когда тётушка судьба била его в челюсть. Той сотой долей была мама.
Многие утверждают, что любовь — непостоянная величина, которая может варьироваться в соответствии с временными рамками и контекстами общества.
Любовь — не величина, не способ измерения.
Любовь — это чувство, недосягаемое и неизмеримое.
Любовь бывает настолько сильной, что не всякий способен её выдержать.
Так говорила моя мама. И я ей верила. Во всяком случае, я знала, что они с отцом друг друга любят, ведь у мамы хватило смелости и веры простить его после измены, а у отца хватило мужества признаться в измене и извиниться.